Ирина Критская - Синее небо над синим морем

Нинель мышкой проскочила в дверь ванной комнаты, потом выскочила оттуда вместе с облаком душистого пара, затянула меня внутрь, стащила платье, и помогла забраться в ванну, так как ноги меня уже не держали. Взбив здоровенной мочалкой пену она водила мягкой тканью по моим плечам и рукам, потом поставила столик прямо на ванну и принесла чай. Пока я отмокала, она сидела на маленьком креслице и старалась смотреть в сторону.

– Нинель. Вам здесь нравится работать? Вы добровольно в прислуги подрядились? Или у вас беда какая? Что вы все молчите?

Мне вдруг захотелось поболтать, прямо засвербило, наверное это чёртово шампанское имеет многоступенчатый эффект.

Нинель как-то странно глянула, так смотрит воспитанная собака, которую застали у помойного ведра.

– Мне нравится. Да и одна я. Платят неплохо. Природа. Да и куда мне… Везде зараза эта, здесь хоть безопасно.

Она встала, суетливо начала перебирать полотенца, что-то ещё делала, потом скрылась за дверью ванной, пообещав вернуться через пару минут.

Я откинула голову на пористую, мягкую подушечку и блаженно прикрыла глаза. Интересно, она заметила здоровенный синяк на моей заднице, который откровенно зиял в зеркале, когда я шла мимо сплошной зеркальной стены…

Я сама не верила свалившемуся на меня счастью. О такой любви, которая случилась в моей жизни я не то что не слышала, даже и не читала. Мы с Арменом уже не особо и прятались, да и спрятать это безумие, нарастающую нежность, радость, заботу, ну и, конечно, желание вряд ли бы получилось. Наш дом превратился в место семейной идиллии, и даже контейнер, который надо было периодически опорожнять, жизни нашей не портил. Легкое чувство унижения, которое я всегда испытывала при этом, проходило быстро, а сумма, оседающая на моем счету, этому исцелению способствовала. Армен тоже зарабатывал немало, правда у него появилась ещё одна ведомая (так – красиво и изысканно называли кураторы нас, дойных коров, у которых отделяемое пока сохраняло активность). Элла, так её звали, была жестокой брюнеткой, очень молодой, очень злой и очень некрасивой. Она появилась в посёлке пару недель назад, жила в небольшом доме за апельсиновым садом, бесилась, ломала мебель, била посуду, и была неоднократно бита надсмотрщиком-садовником, примерно таким же, как мой. Армен с трудом с ней справлялся, злился, но терпел. А куда денешься… Я лечила его душевные раны, как могла, он засыпал в моих объятиях и, просыпаясь ночью, я могла часами смотреть на его лицо, ловить его дыхание, думать о том, как прекрасна вдруг стала моя жизнь…

Те, кто за нами наблюдал, оттуда с недосягаемых высот своих жизней, тоже видели, что между нами творится. Но молчали, не трогали, не появлялись. Видно, наши отношения им не мешали, а пока они не мешали, нас воспринимали благосклонно. И только иногда, я ловила диковато – раздраженный взгляд своего любителя растений, он выглядывался, изучал, впитывал: все ли укладывается в рамки его инструкций. Но, видно, укладывалось и он молчал.

В тот вечер Армен уехал к Элле. Он должен был отвезти её на слитие, потом в банк, а потом, насколько я поняла, к руководству. Армен не смотря мне в глаза выкручивался, но было и так понятно – он поедет туда. В чёрный, заражённый страшной дрянью мир. В клинику.

Уже стемнело, шёл нудный, не прекращающийся дождь. Я слонялась по дому, не зная, чем мне заняться, было скучно и дремотно, очень тихо и даже погань-садовник спрятался в свою будку за старой пальмой и не высовывал своего обычно очень любопытного носа. Нинель тоже куда-то запропастилась, от одиночества и накатывающей осени у меня щипало в носу, похоже моя обычная осенняя депрессия уже таилась в складках закрытых плотно штор. Да ещё ныл живот, я явно переела винограда и саднило место, где выходил тоненькая трубка контейнера, он был тяжеловат, завтра должен быть слив.

Послонявшись, я накатила здоровенный бокал вина, закусила пастилой и накатила ещё. Сейчас бы ванну, но Нинель так и не появлялась, а я разучилась что-то делать сама.

Не поняв даже, как задремала, я потеряла счёт времени и только резкий щелчок входной двери, который обычно почти не слышен, вывел меня из прострации.

– Извините, я отработаю. Выходной не буду брать, только не пишите в журнал. Простите.

Нинель, странная, встрепанная, с красным носом и заплывшими глазами стояла прямо передо мной и явно старалась сдержать слезы.

– Что с вами? Что-то случилось? Нинель, почему вы плачете? Успокойтесь, я ничего не буду писать.