Алексей Мефодиев: Вокруг денег (сборник)

Математик, как обычно, взял себя в руки и спокойным, даже будничным тоном промолвил:

– Светлана, как там дома? Как дети?

– Вот видите, все, как я говорил. Снова приходит в себя, – сказал тот, что был с бородкой.

– Ну, вот и хорошо. Я забираю его, – тяжело вздохнув, проговорила Светлана.

– Ваше право, хотя я бы с этим не спешил. Нельзя исключать внезапных обострений. А он у вас, между прочим, очень сильный. И тяжелый вдобавок. Сто двадцать килограммов все-таки! В последний раз, когда он тут все крушить начал, наши санитары с ним еле управились. Пока успокоительное не подействовало, вопил дурным голосом, что заставит всех вращаться вокруг себя и что он центр вселенной.

– Ничего, я справлюсь.

– Только под вашу ответственность.

– Само собой.

– Тогда попрошу расписаться, – и человек в белом халате извлек из папки какой-то документ, который Светлана подписала не глядя.

Они ехали по московским улицам. Временами Светлана прерывала молчание участливым вопросом:

– Как ты себя чувствуешь?

На что Юлиан выдержанно отвечал:

– Теперь уже лучше. Не волнуйся.

И только оказавшись дома, в относительной безопасности, он отважился спросить:

– А что, собственно, произошло?

Светлана внимательно посмотрела на мужа, словно оценивая его силы. И, видимо, придя к положительному выводу, ответила:

– Ты вскочил со своего места, забрался на сцену, оттолкнул дирижера, выхватил палочку из его руки и стал дирижировать сам.

«Теперь понятно! Вот до чего шампанское доводит!» – подумал Юлиан и спросил:

– Но как ты об этом узнала? И как ты попала в Париж? Я же сказал тебе по телефону вчера вечером, что перезвоню сам, на следующий день. То есть сегодня.

– О, боже мой! Ты опять за старое. Какой еще Париж!

– Подожди, подожди. Я кое-что все-таки пока помню. Давай еще раз, по порядку. Я слушал Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра»…

– Ну вот! Все правильно. Продолжай, – обрадовалась жена.

– В Гранд-опера, Гарнье… – осторожно добавил математик.

– В Гранд-опера отродясь Штрауса не давали. Там не бывает симфонической музыки. У них другой репертуар – опера и балет.

– Но… – начал было Юлиан.

– Загляни в интернет, если мне не веришь, – рассердилась жена.

– Странно. Где же я тогда это… – замялся математик, – дирижировал?

– Мы с тобой отправились в Московскую консерваторию на Рихарда Штрауса… – терпеливо, как с больным ребенком, начала Светлана.

– Вот оно что! Теперь я припоминаю! Как же, как же! Теперь помню. Значит, это я там. Ну, это же совсем другое дело, – просияв, перебил ее муж.

– Ну, вот и слава богу, – успокоилась жена.

На самом деле Юлиан схитрил. С воспоминаниями о новой прекрасной жизни он, конечно же, не мог так быстро расстаться. Его терзали сомнения. Но математик опасался, как бы его опять не сдали в психбольницу. И терпеливо молчал. Впрочем, терпения ему было не занимать.

Время шло, и душевное здоровье постепенно возвращалось. Свои былые увлекательные приключения Юлиан воспринимал теперь как не более, чем красочный сон. Да и тот, как это обычно бывает, с годами тускнел. К тому же поделиться воспоминаниями было не с кем.

Под шестьдесят Юлиана сделали завкафедрой. По этому случаю его чествовали несколько дней кряду в ресторане и на даче у тестя с Генеральшей. Престарелая Екатерина Петровна неизменно углублялась в длинные повествования о том славном времени, когда Юлиан блистал в школе своими исключительными способностями и непременно получил бы золотую медаль, не перейди ему дорогу Анна Петрова, мать которой работала в РОНО. Заглядывали на огонек обитатели Григорьева Бора, потомки славных предков, послуживших на благо Отчизне. Все было хорошо. Если, конечно же, не принимать в расчет назойливую Генеральшу, алчность которой не убавлялась с годами.

Остроумов, к всеобщей радости, разорился и, продав дом, съехал. Правда, ему на смену пришли другие, которые своими новыми домами и высокими заборами изменили облик поселка до неузнаваемости. Но Юлиан больше не спорил с ними, а лишь снисходительно наблюдал, как человек разглядывает обезьян в зоопарке. Что с них взять?

Но все же по-настоящему математик смог утвердиться в своей воле лишь после кончины тестя и тещи. Дом в Григорьевом Бору, несколько добротных квартир в городе и кое-какие сбережения достались по наследству. И хотя юридически все это добро было оформлено на Светлану, Юлиан почувствовал себя хозяином положения. Теперь ему, наконец-то, не перед кем было отчитываться.