Виктория Травская - Двадцать писем Фебу

Вот тогда-то и возник Лев.

Я написала эту фразу и остановилась. Сидела и смотрела, как на экране монитора сменяют друг друга картинки этого, в общем-то, непродолжительного шторма, так круто всё изменившего. За окном уже начало светать, а мои неугомонные соседи вымыли посуду и наконец-то отправились спать, когда я сварила себе свежего кофе, собрала волосы в резинку и продолжила.

Чем рискует человек, пустившийся в плавание по океану чужих мыслей, эмоций, страстей и страстишек, пороков и комплексов, порывов и вдохновений, etc.? Всё зависит от меры его доверия – той меры, на которую он сам обманываться рад . Можно, конечно, и не обманываться, теша себя наивным убеждением, что тебе-то уж всё про всех понятно – но и это иллюзия! Причём иллюзия опасная, потому что в этом случае ты вынужден, не располагая объективной информацией, судить по себе. И тогда берегись: все твои черти, не сдерживаемые более соображениями приличия, вылезут из своих тёмных углов и набросятся на тебя же.

И потом, если ты не принимаешь правила игры, закономерен вопрос: тогда зачем ты здесь? Прими условность происходящего! Как в театре или в кино, где ты следишь не за игрой актёров, а за событиями этого действа и переживаниями его героев как настоящих. И тот факт, что это актёры, люди, живущие обыкновенной жизнью, о которой тебе известны десятки пикантных или банальных подробностей, красивых или гнусных эпизодов – всё это не мешает тебе наслаждаться зрелищем, разворачивающимся на твоих глазах. Некоторые из этих сюжетов абсолютно фантастичны, и мы знаем, что этого не могло быть в реальности, но и это не способно лишить нас удовольствия. Даже напротив: невозможность истории делает наши переживания наиболее острыми, насыщенными, полновесными. Миллионы взрослых, прекрасно образованных и уже достаточно циничных людей по всему миру упиваются сагами Толкиена, или «Звёздными войнами», или «Войной престолов» и другими не менее фантастичными повествованиями. Почему? – не спрашивай! Большинство наверняка даст какой-нибудь мудрёный ответ, позволяющий сохранить лицо. Что-то вроде того, что они изучают архетипы, или структуру нарратива, или наблюдают эволюцию режиссёра, или ищут параллели с современными событиями, или ещё какую-нибудь похожую чушь. Враньё! Это доставляет им удовольствие – потому что они приняли условность искусства и эта история стала для них такой же реальностью, как их собственная жизнь. Витгенштейн считал, что всё, о чем мы в состоянии подумать, может существовать.

Итак, Лев. Сначала он мелькал в густых зарослях нескончаемых словесных джунглей, изредка вставляя короткие и сдержанные реплики, и обращал на себя внимание разве что этой сдержанностью. Интеллигентные и хорошо воспитанные люди вообще малозаметны, так как в силу свойственного им такта не раздражают ваших нервных окончаний. Вежливость делает тебя невидимкой.

Вот и Лев: ступая осторожно и бесшумно, он был замечен только тогда, когда приблизился вплотную. На этот раз он оставил более развёрнутую реплику, которая показалась мне интересной. По крайней мере, она содержала некоторую деталь личного характера. Мысленно я поставила на полях восклицательный знак и перевернула страницу, но с этого момента стала к нему присматриваться. Он публиковал небольшие отрывки, которые иногда казались мне интересными, а иногда нет. Словом, история не новая – я бы даже сказала, архетипическая:

Сперва ей было не до них,

Но показался выбор их

Ей странен…

Но, поскольку я всё же не Татьяна – по крайней мере, не шестнадцатилетняя (или сколько ей там было?) Татьяна – то драма была разыграна в обратной хронологии, то есть с конца, и обернулась фарсом: всё началось с попытки понять и завершилось суровой отповедью «Онегина», а не наоборот. Но, когда ты прочтёшь эту историю – если мне достанет мужества её дописать, а тебе терпения прочесть – ты, возможно, как и некоторые из моих подруг, решишь, что «очень мило поступил С печальной Таней наш приятель».

Счастье, что этих слов не увидит Ёжь: уж она бы оттопталась по мне! Большая удача, что я как автор не в её вкусе – любые рефлексии и ветвистые сюжеты она считает непростительной графоманией. Мы с ней сошлись, волна и камень, а если точнее – волна и волна, на почве безудержного веселья под чем-то разухабистым – кажется, под одной из картин Инге Лёк. Да, точно! Теперь припоминаю: это были две старушки, весело распивающие винцо в ветвях дерева. Как обычно водится в таких случаях, сначала нашлось много общего – различия, и существенные, обозначились потом. Впрочем, это нам не мешает. Хотя иногда бесит обеих, и мы можем даже, после очередной стычки, несколько дней не разговаривать. По зрелом размышлении следует признать: это вносит приятное разнообразие в наши сетевые будни. Как раз после очередной такой стычки я наградила её прозвищем Ёжь, и надо отдать ей справедливость, она не возражала.