Виктория Травская - Двадцать писем Фебу

И я встречала огромное множество людей, которые будут проливать слёзы над твоей бедой, и говорить кучу ненужных чувствительных слов, и причитать, и делать бровки домиком, и комкать в руках мокрый платочек – но, выйдя и затворив за собой дверь, тут же забудут о тебе и вернутся к своим делам. Это как старая графиня Ростова, которой посердиться и поплакать было необходимо для хорошего пищеварения, а вовсе не оттого, что у неё были причины сердиться или плакать.

Вот такая, понимаешь, вывеска.

Письмо 9. Странное время

Это было странное время.

Целых два месяца я прожила, не касаясь ногами земли. Именно так: просыпалась – и взлетала. Гравитация была минимальна – как на Луне, когда привычные усилия оказываются чрезмерными и при каждом шаге тебя подбрасывает, как воздушный шар.

Вещи и поступки ничего не значат сами по себе или, вернее, значат ровно столько, сколько написано о них в словарях и в инструкциях. Мы сами наделяем их тем смыслом, который взрастили в собственной душе. Говоря о душе, я имею в виду то сложное нечто, которое как раз и придаёт смысл всему, что нас окружает и что с нами происходит. То самое силовое поле, которое вырабатывает каждая человеческая единица. Это поле не имеет постоянных свойств, у кого-то оно больше, у кого-то меньше – но более плотное. Оно может быть вязким или упругим, притягательным или отталкивающим, обволакивающим или жгучим – причём даже у одного и того же человека в разное время душа приобретает разные, если так можно выразиться, физические характеристики. Как знать, может быть, именно эта его переменчивость виной тому, что никто до сих пор научно не обосновал существование души. Но наши чувства тоньше и универсальнее любых физических приборов: каждый прибор настроен на вибрации только одного типа – чувства реагируют на любые.

Но я опять уклоняюсь. Очень трудно писать об этом и не впасть ни в одну из крайностей – ни в мистику, ни в сентиментальность, ни в скепсис. Реальность гораздо сложнее каждой из этих составляющих и, как любая система, является чем-то большим, чем простая сумма входящих в неё элементов.

Итак, это было странное время. Теперь бы я назвала это Преображением – именно так, с большой буквы, как в Писании. «…И просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет», да простится мне такая выспренняя и дерзкая аналогия. Но правда: очень похоже! Словно замкнулась какая-то электрическая цепь и ток Вселенной потёк по моей кровеносной системе…

После, перечитывая ленту нашей со Львом переписки, я пыталась увидеть её другими глазами – глазами постороннего – и вынуждена была согласиться, что в ней не было ничего особенного . Ну, то есть, если все фразы истолковывать в соответствии со словарными значениями входящих в них слов. Решительно ничего! Обыкновенный приятельский трёп – даже не дружеский, болтовня случайных знакомых: о том о сём, о работе – о детях, немножко о книгах, немножко о мыслях. Факт! Но я засыпала, укрывшись собственным крылом, и просыпаясь, видела восходящее солнце сквозь тонкий узор его перьев…

Впрочем, даже в эту пору я не была так уж слепа и понимала, что образовавшееся притяжение было односторонним. Но я не хотела смотреть правде в глаза и все намёки предпочитала оставлять без внимания. Иными словами, я уже падала, но продолжала думать, что лечу. Надежда умирает последней. Лев был мил, любезен и деликатен – до определённого момента. Мы могли беседовать часами, оставаясь онлайн почти целый день, но на другой день он отсутствовал в Сети – таков был график его работы, на третий появлялся снова, но дискретно: был занят другими делами. Иногда пропадал на несколько дней – командировки, и мне ничего другого не оставалось, как принять эти условия. Я не находила себе места и иногда, не выдержав, писала короткие сообщения, на которые не получала ответа.

Что это было? И если ему было всё равно, то зачем было поддерживать этот огонь? Подбрасывать в него дровишки. Быть может, моё внимание всего лишь льстило его тщеславию? Но тогда долгие беседы совершенно излишни, можно было удовольствоваться коротким обменом репликами.

– Зачем я тебе? – спросил он однажды. – Я непригоден. Я сам по себе, и к тому же шалопай, – добавил он несколько минут спустя и принялся рассказывать мне какую-то историю в качестве примера своего шалопайства.

– А ни за чем. Ты просто есть, – ответила я, и это была почти правда. «Почти» – потому что на самом деле стоило ему тогда написать всего одно слово: приезжай , и я бросила бы всё – свой дом, семью, налаженный с таким трудом быт, работу, которой было отдано столько сил и лет, друзей, с которыми делила беды и радости всю свою жизнь – всё! Если не было бы другой возможности, я пошла бы пешком на другой конец страны…