Виктор Попов - Z

В наступившей вслед за этими словами тишине (возможно, Вопрошающий ничего не понял – Володя выпалил кусок Основного закона именно так: единым, лишенным знаков препинания и отдельных понятий словом), видимо, удовлетворенный ответом Поджопник повернул Z к выходу и увел Его «готовиться ко сну» – так в учебном плане обозначался урок правоведения, которое неизменно, завершая день вне зависимости от наступления реального сна (начало урока и засыпание Z порой разделяли всего несколько минут), читалось в строго установленных по дням недели и даже сезонам года объемах, не превышая, впрочем, стандартного академического часа, сокращаясь накануне выходных и каникулярных дней до получаса астрономического, что признавалось необходимым для полноценного развития минимумом, ниже которого Поджопник (этот урок вел только он) никогда не опускался, что до часто наступавшего задолго до окончания урока сна, то он не считался чем-то предосудительным, ибо закон (если это закон) с той же силой, как и в период бодрствования, действует и во сне (здесь надо уточнить, что в обычных школах правоведение было частью тихого часа и преподавалось исключительно с помощью соответствующе настроенных громкоговорителей), и потому нет дела до того, спит ученик или нет, – урок считался состоявшимся по истечении указанного времени (в обычных школах практиковалось еще и многогласие: закон читался в разных своих частях и одновременно несколькими устройствами, вследствие чего разобрать что-либо совсем не представлялось возможным), которому Поджопник строго следовал, используя часы-пятиминутки, он говорил медленно, растягивая слова, порой повторяя отдельные положения несколько раз, отчего текст зачитываемых им законов нередко напоминал причудливую колыбельную для Избранного, который редко, весьма редко выслушивал ее от начала до конца, еще реже он задавал вопросы, на которые Поджопник с готовностью отвечал (вопросы и ответы входили в общее время урока, не увеличивая его ни на секунду), отвечал без паузы, будто заранее зная, в каком месте урока и в связи с чем они возникнут, немногочисленные случаи полного бодрствования подопечного трактовались учителем скорее отрицательно, чем положительно, так как возникшая на почве правоведения бессонница могла быть внешним признаком внутренней болезни, тогда как сон как следствие такого рода колыбельной был реакцией организма здорового, не склонного к излишнему умствованию, тем более в той сфере, в которой со временем Он будет обладать властью нераздельной, властью, сводящейся, по сути, к нему самому, потому лишние знания здесь могли помешать умению действовать по собственному усмотрению, забыв о всяком законе, а еще лучше – с самого начала вовсе не думая о нем.

По истечении положенного часа Поджопник умолкал, к тому времени детско-женская половина Дворца уже хранила мертвую, необходимую для полноценного сна тишину, звук крутящегося обруча не останавливающейся ни на мгновение Позаправдашней бабы нарушал ее несущественно и для привычного уха являлся лишь подтверждением наступившей ночи, по причине чего изредка посещавший жену для исполнения супружеского (читай: государственного) долга Y первым делом перехватывал обруч в полете, не дав ему упасть на пол, и лишь потом, отложив предмет в сторону, толкал Позаправдашнюю бабу на ложе и делал положенное Ему, встречалось Его усердие (минутное или около того) с неизменным почтением и доверием, но едва Супруг покидал ее, Позаправдашняя баба немедленно подбирала обруч, дабы едва уловимым шорохом да распространяемыми во все стороны потоками освежающего ветра (долетавшими приятными для лица отголосками до погранзастав) утвердить ночь в праве, следуя которому засыпал и Поджопник, – кисть закрывала лишенный века глаз и неразлучная пара укладывалась здесь же, возле ложа наследника на крохотном салатового цвета ковре с высоким, похожим на молодую траву, ворсом, в котором учитель едва-едва был заметен, так что не знавший, кто спит здесь, рисковал неосторожно раздавить наставника, впрочем, кроме Z, этого некому было сделать (Поджопник не пускал иных в его спальню, даже вынося самостоятельно ночные горшки подопечного), чего за все годы обучения так и не случилось, хотя наставник не раз и не два был на волосок от гибели – Z, направляемый нуждой (пожалуй, единственной, в которой он был схож с нами), вскакивал с постели бодро и не глядя под ноги, глаз инстинктивно отпрыгивал, рука катилась по полу, но вскоре обе составляющих учителя приходили в себя, дабы помочь Наследнику найти искомый предмет, а после разрешения от царственного бремени внимательно изучить содержимое вазы (и это было его обязанностью), чтобы дать министерству Здоровья (оно, будучи секретной структурой, ведало только царской фамилией и отдельными заслужившими это право избранниками Дуры, за всех прочих отвечало Министерство болезней) подробнейший отчет о состоянии Наследника, ибо известно, что нигде так полно не раскрывается внутренняя сущность человека, как в его моче и дерьме – они максимально честны и никогда ничего не скрывают, в отличие от разнообразных душевных порывов, склонных к утаиванию истинных мыслей и намерений, эти физиологические отправления прямо говорят, что происходит и к чему нужно готовиться, они полностью лишены воображения и творчества, и хотя требуют для понимания себя некоторых знаний и опыта, все же относительно просты, так что когда Z не вставал ночью, Поджопник беспокоился, он просыпался раньше обычного и, поняв, что ночью никто не нарушил его сон, бросался к горшку – не найдя в нем искомого (глаз пристально исследовал каждый сантиметр внутреннего объема посуды, а пальцы проверяли его на ощупь), занимал позицию у изголовья, чтобы опекаемый им Наследник, проснувшись, в первую очередь и без всяких помех избавился от того единственного, что у него было не хуже и не лучше остальных и сбрасывалось (после исследования, конечно) в общую для всех жителей страны выгребную яму – она начиналась как раз от стен Дворца (впрочем, по другой, не противоречащей первой, версии она там заканчивалась) и, расширяясь, далее неудержимым потоком время от время выплескивалось на соседей на все четыре стороны (они, по правде сказать, тоже время от времени грешили этим), безвозмездно наделяя их нашими цветами и запахами, а порой и полностью поглощая, присоединяя к себе, как утверждалось в наших летописях, добровольно, навечно и невозвратно.