Любовь Серова - Я шел на небо…

Неадекватен? А время идёт.

Все эти психологи, наблюдатели – пошли они к черту!..

Тот, кто назвал себя Ди, пришёл к Лею двадцать третьего октября, а в ночь на двадцать пятое Лея нашли повешенным. Следствие установило: самоубийство. С чего вдруг? И вдруг ли? Пять дней назад подсудимым предъявили обвинительное заключение. Шахт воспринял его равнодушно, Геринг иронически. Лей был спокоен! Он сказал психологу, что победителям трудно будет разыграть спектакль правосудия, не прибегнув к спецэффектам. Говорил он без эмоций. Зачем ждать пять дней, чтобы повеситься? Приступ заикания начался у Лея во время встречи с Ди. На следующий день, по свидетельству того же психолога, он не мог сказать ни слова. А ночью, скрутив жгутом казённое полотенце, сделал петлю. «Чрево плодит гадов» – шесть раз было написано им вдоль и поперёк незаконченного в ту ночь письма детям. Что он хотел сказать, о каких гадах писал?

Бледный, мечущийся по камере Кейтель злобно выкрикивает в стену, в дверь, самому себе под ноги полные отчаяния короткие фразы. Молоденький офицер охраны зачарованно наблюдает за ним сквозь глазок в двери.

– Фюрер, фюрер! Только и разговоров, что о фюрере! Что вы вообще знаете о фюрере? – Кейтель останавливается и пристально смотрит на дверь. – «Майн кампф»?

Надзиратель в коридоре невольно отшатывается.

– Да ни один журналист, ни один издатель не имел права даже интересоваться биографией фюрера! А сейчас вы суёте мне свои бумаги: «Пишите! Пишите всё, что знаете о фюрере!»

Вжавшись в угол, Кейтель едва не выпадает из поля зрения охранника.

– Он был вегетарианец? Он много пил? В чём причина его аскетизма? А отвращение к табаку? А вспышки гнева, а его вечная бессонница? А женщины? – Кейтель измождённо оседает на стул. – Женщины! Они умеют слушать и восхищаться. Ева Браун! Какие у неё были ноги! Мила, сдержанна, даже застенчива. Когда мы ещё только боролись за власть, она уже была его подругой…

Кажется, Кейтель успокоился, затих. Но ещё пара секунд, и он срывается на крик.

– Я не верю, у Евы от фюрера было двое детей! Не верю! Болтовня!.. А какие фотографии делала Ева! У неё был божий дар, и не только в фотографии.

Наблюдающий за Кейтелем офицерик сглатывает слюну, вспоминая свою красотку, её грудь и бёдра.

– Что ни говори, а Генрих Гофман был ловкий малый! Девок фотографировал каждый, а Генрих делал из них произведения искусства… Какая Ева! Ева Браун!.. У Генриха вдоволь негативов с её позами. Она, конечно, знала, они всплывут, если что. Но благодаря этим фото она познакомилась с фюрером.

Кейтель теряет дыхание, приникает лбом к дверному глазку.

– Я не подопытная крыса и не красотка, не пялься!

Дверь в камеру вздрагивает от удара, у охранника тоже есть нервы.

Кейтель кругами бродит по камере. Через пару минут дверь открывается, на пороге возникает конвой.

Подсудимых выводят в коридор, выстраивают в колонну. Охранники что-то говорят, шепчутся заключённые, Кейтель с трудом разбирает слова, уши словно заложены ватой, на лбу испарина.

Прямо перед собой он видит идиотскую ухмылку.

– Вы не считаете себя виновным, Йодль?

– Перед кем? – уже без улыбки переходит на шёпот Йодль. – Нас расстреляют?

– Или повесят, – слабость путает Кейтеля по ногам, вяжет язык.

– Я бы всех нас повесил! – раскатисто рассмеялся Геринг.

– Во всём, что произошло, виноват фюрер! – Кейтелю не стоило этого говорить.

– Других тем для разговора нет? – рявкает Геринг.

– Фюрер знал обо мне, что меня зовут Йодль, что я генерал и что баварец.

– И что? – шепчет Кейтель.

– И всё! И ничего!

– Заткнитесь вы! – орёт Геринг.

Звучит команда начать движение.

– Двадцать раз, – бормочет Кейтель, – двадцать раз я просил отправить меня на фронт. Двадцать раз! Мне хватило бы и дивизии. Но фюрер не любил новые лица в ставке, они его бесили! Меня он видел насквозь, обрывал на первой же фразе доклада и говорил, говорил, говорил и договорился… Нас повесят? Повесят, а я бы расстрелял.

Зал заседаний трибунала. У микрофона – главный обвинитель от США Роберт Джексон:

– Господа судьи, честь открывать первый в истории процесс по преступлениям против человечества налагает ответственность. Преступления, которые мы должны осудить, имеют такие последствия, что цивилизация погибнет, если они повторятся. Подсудимые – живые символы расовой ненависти, террора, насилия. Милосердие к ним будет означать победу того зла, которое связано с их именами. В соответствии с принципом фюрерства эти люди создали в Германии национал-социалистический деспотизм, лишив народ Германии всех свобод. Они не пачкали руки в крови, они планировали, руководили. Нацистская партия ещё в декларации 1920 года объявляла, что ни один еврей не может быть членом нации.