Сергей Серванкос - Где живёт счастье?

Тяжелее всего было в новогодние праздники, когда работа уходила в загул русской души и несколько дней вяло приходила в себя после весёлого отдыха. Дмитрий ненавидел эти дни. Он залегал, как медведь в своей берлоге, и тупо смотрел телевизор, попивал водочку и отсыпался на весь год вперёд. В эти дни совесть особенно лютовала, разрывая сердце завываниями тоски и стыда. Этот лютый зверь грыз безжалостно и больно. Сидорчук всячески отбивался, оправдывая себя, ругая систему, которая довела его до всего этого или же просто бил по острым зубам надоедливой истязательнице, отключая сознание алкоголем.

Однажды пытаясь залить тоску на сердце он выпил поллитра Смирновской водки. Боль в сердце не утихала, слёзы обожгли добротные щёки захмелевшего Сидорчука. Он уронил голову на крышку стола из карельской берёзы и стал горько плакать. Жуткая пустота и безысходность душили, хотелось кричать, биться головой о стену, вырвать неуспокаивающееся сердце, забросить его далеко-далеко. Дмитрий Фомич вскочил из-за стола и вышел на балкон, распахнув настежь дверь. Стоял морозный январь. Ледяной воздух саданул в лицо, немного взбодрив пьяного миллионера. Опершись на перила, Сидорчук стал закидывать ногу на них, но никак не мог этого сделать, теряя равновесие и падая. Во время очередной попытки слева раздался истеричный женский крик:

– Вы что сдурели? Караул! Он убиться хочет!

Дмитрий Фомич невольно посмотрел в сторону крика. На соседнем балконе стояла молодая пухленькая женщина и, выпучив испуганные глаза, громко кричала:

– Помогите! Он прыгать собрался!

– Чё орёшь, дура! Ничего я не собрался, – морозный воздух и крик соседки вернули Сидорчука к реальности. Он внимательнее посмотрел на девушку и спросил: – Что испугалась? Думала я самоубийца? Надо быть полным идиотом, чтобы со второго этажа это делать. Просто проветриться решил.

– Ой, я забыла, что здесь второй этаж. Я раньше на восьмом жила.

– А как тебя зовут, сердобольная?

– Валентина.

– Очень приятно! А меня Дмитрий. Вот и познакомились. Может продолжим знакомство в более тёплой обстановке?

– Что вы имеете ввиду?

– В гости приглашаю. Хочу за спасение отблагодарить, – засмеялся Дмитрий.

– Хорошо, я сейчас.

Так в жизни Сидорчука появился ещё один смысл. Вскоре они поженились, а их первая встреча через девять месяцев была отмечена появлением Вадика, лупоглазого малыша на четыре килограмма.

Потом были похороны матери и переезд в родные края. Дмитрий Фомич Сидорчук полюбил свою новую двухэтажную усадьбу. Хотя бывал он дома не так часто, но эти редкие дни давали ему тот запас желания жить дальше, который порой улетучивался также быстро, как наполнялись его счета в разных банках.

Приезжая домой, глава Сидорчуковского рода любил посидеть на скамеечке под раскидистым дубом, который не обращал никакого внимание на маленького человечка, решившего устроиться под его могучими ветвями. Дмитрий же, сидел и не замечал Дуба, хотя порой завидовал его беззаботности. Обычно в эти минуты он думал, что его жизнь также бессмысленна, как и жизнь этого великана. Что толку, что он такой здоровый и старый, всё равно придёт конец и ему когда-то, и никому до этого не будет никакого дела. Только он стоит и в ус не дует, а мне уже всю плешь проела эта заноза: зачем всё это? Для чего? Ладно я, семью кормлю, деньги зарабатываю, но зачем такие, как Ёлка-Палка, так они с детства дразнили Ёлкина Пашку, зачем он коптит этот свет и жизнь другим отравляет?

Чудно однако! Сидорчук вспоминал, как всегда завидовал этому крепкому мальчугану, грозе всей округи. А вон, как жизнь обернулась: теперь эта гроза превратилась в заболоченную лужу на краю села, в которую каждый проходящий норовит плюнуть.

“Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно приятно пьётся. Под конец оно укусит, как змея, и пустит яд, как гадюка”(Притчи 23:31,32)

Пашка Ёлкин отсыпался после очередного запоя. Солнечный луч буравил слипшиеся глаза. Мухи облепили подбородок, покрытый недельной щетиной и засохшими крошками вчерашней закуски. Клавдия, вытирая уставшее лицо засаленным фартуком, вошла в комнату и пнула мужа по свешенной с кровати грязной ноге:

– Вставай, пьянь! Опять на работу опоздал.

– Отстань! – рявкнул Ёлкин, накрываясь измятой подушкой. – Я болею.

– Знаю я твою болезнь! Вчера опять надрался до чёртиков, и когда это закончится! Обещал ведь больше не пить, – Клавдия присела на стул, безвольно уронила руки на колени, уткнулась в них лицом и расплакалась.