Татьяна Шапошникова - Багатель

В тот момент, когда она взялась за ручку двери дома на Шестой Советской, она, сама того не замечая, мгновенно сделалась Ирой Личак. Она и не думала улыбаться, не смотрела на людей по привычке из-под ресниц – глядела в упор, да так, что ее собеседник иной раз ощущал себя распоследней тварью. Она знала за собой такое, поэтому старалась, когда могла, глаза опускать.

С громко ухающим сердцем и заложенными ушами она тяжело поднималась на ватных ногах по широкой лестнице, во рту пересохло, и перед глазами все противно плыло, так что она вынуждена была взяться за перила, а перчаток у нее при себе не оказалось. Как же она по-особенному ненавидела себя в эту минуту! Болезнь ни при чем. Конечно, подобные аттракционы ей были противопоказаны, но на этот раз она не собиралась оставаться за кулисами. Она, может, и дожила до сегодняшнего дня только для этого: шагнуть из тени на свет – и устоять, не погибнуть. Или погибнуть, но не сразу. Это было что-то вроде триумфа с его первобытной радостью – настичь этого человека, виновника всех ее бед, посмотреть ему в глаза, плюнуть ему в лицо, вцепиться в глотку и не отпускать, пока не попросит пощады. Разораться, расплакаться, рассказать все, что они с матерью пережили без него (как будто об этом можно было кому-нибудь рассказать!) А потом – все равно уже по горло в грязи, все равно уже растоптанная, ненавидимая и ненавидящая – давясь слезами, жалобно спросить – почему он отказался от нее? Почему решил, что без нее ему будет лучше? Иными словами, сделать самое невозможное признание в своей жизни, которое убило бы мать, узнай она о предательстве дочери: как же ей, Ире, не хватало его, отца. Не хватало всю ее жизнь.

На звонок никто не ответил. Тогда она нажала на соседнюю кнопку. Когда она вступила в темный узкий коридор с волнистым линолеумом и сделала несколько шагов вперед, дурнота отступила. Сейчас она откроет дверь и… Что это будет? Двое пенсионеров за воскресным чаепитием (по словам матери, отец сразу же после развода «имел глупость» съехаться с новой женой в своей коммуналке, соединив две комнаты)? Одинокий старик, сидящий перед телевизором на диване в засаленной майке и трениках с пультом в руке? Какая-нибудь мерзость вроде пива, семечек на газете, уймой чашек с древними потеками растворимого кофе – и трое собутыльников в семейных трусах? И повсюду бутылки, горы немытой посуды, несвежего белья, помятые, загнутые семерки треф, домино, ни одной книги – но зато какой-нибудь фикус на облупившемся подоконнике?

В почти голой комнате, возможно, по этой причине выглядевшей огромной, один угол был занят толстой башней из упаковок одноразовых пеленок и памперсов, в другом стоял широкий самодельный табурет с истершейся зеленой краской, и на нем каким-то чудом высилась куча самого разного тряпья… В глубине комнаты, на кровати у окна, громоздилась абсолютно незнакомая Ире личность – большой рыхлый человек, неподъемный, вроде тех, которых показывают по телевидению в программах, посвященных здоровому образу жизни. На огромном его волосатом брюхе не соединялась старая клетчатая рубашка, ноги были прикрыты двумя шерстяными пледами, и от него как-то странно пахло – какими-то мазями и еще чем-то, вроде аптечный запах, но все равно тошнотворный. Увидев незнакомку на пороге своей комнаты, человек сделал движение, чтобы, кажется, привстать, присесть на постели, а Ира открыла рот, чтобы пробормотать извинение, – она все-таки ошиблась дверью.

– Зачем ты пришла? – вдруг произнес он, этот толстый, рыхлый человек, почему-то сказавший ей «ты», будто мог… знать ее.

Он, это был он, моментально поняла она.

Никакого обморока. Кажется, она даже прилично выглядела.

На громко стучащих по дощатому полу каблуках она медленно обошла кровать, приблизилась вплотную к этому человеку и помогла ему «сесть». То есть подождала, пока он, закусив губу, приподнимется на локте, подтянет ноги к туловищу, а она подоткнет подушки ему под спину. Свободного стула не оказалось, и Ира, помедлив, присела на край кровати в его ногах. Он дернулся – она вскочила.

Такой в церковь ходить не мог. Он вообще не мог выходить на улицу. Похоже, его приканчивал диабет в терминальной стадии. По крайней мере, об этом свидетельствовали названия упаковок лекарств, которые Ира успела ухватить боковым зрением. Лекарственных средств в этом жилище было много, очень много: тубы с мазями, спреи с пенками, пузырьки с драже, ампулы, пластины, системы для капельниц, блистеры с разноцветным содержимым – ими был захламлен широченный подоконник, буфет с отсутствовавшими стеклами, старое широкое кресло, многоярусное приспособление из дерева, служившее его хозяину прикроватной тумбой.