Алексей Летуновский - Медицинское общежитие

Прозвенел звонок, двери открылись, а я зашел. В автобусе пахло воздушными шариками и потом. Я выбрал самое горячее место, прислонился лицом к стеклу и смотрел на пустую площадь. Звонок уже не звенел. Солнце согревало стекло, а стекло согревало меня. И я заснул.

Стоя перед центральной улицей… города? это даже городом нельзя было назвать, я осматривал дома, надеясь поймать чей-нибудь взгляд в окне. Притомившись, я понял, что оставил свою мокрую одежду около щита позади. Я дошел до трамвайной остановки, поняв, что она трамвайная, только по знаку трамвайной остановки, никаких рельсов и близко не было. Присев на железную, горячую скамью, я услышал, что звенит звонок. По асфальту ехал трамвай, образовывая небрежную колею, он остановился предо мной, раздвинул свои двери, тысячи взглядов смотрели на меня, якобы не обращая внимания на мою наготу, кто-то даже вышел на остановке, и скрылся в переулке, кто-то вышел из переулка.

Небо нахмурилось, и стало довольно черно-бело. Пошел дождь. Такой дождь, который застает тебя, когда ты голый сидишь на трамвайной остановке. Подъехал еще один трамвай, он был чуть опустевшим, но я пристроился у окна, наблюдая жизнь серых домов, скрипя колеей асфальта, звенел звонок, трамвай тронулся, и поехал вертикально. Серые дома, окруженные пустыней, которая рассекалась рекой, становились все меньше, они скрывались в толще дождя, а трамвай поднимался все выше, и даже выше туч, дождь кончился, весь салон тут же нагрелся, и я увидел солнце. Оно светило так ярко, что я понимал, почему оно бросило появляться там – внизу. Люди вокруг меня в трамвае резко заорали на каком-то неизвестном языке какую-то горькую песню, а я просто сидел и озарялся солнцем. Я улыбнулся и резко кинул головой в сторону острия дамокловых мечей.

С каждым днем солнце пекло все сильнее, будто кто-то из богов играл с колесиком-ручкой настраивания температуры, наблюдая затем, не подрумянился ли мир, или не сгорел ли, не погряз ли в копоти и дыме. Честно говоря, из того бога был хреновый кулинар. Пластик, раздвигающийся между собой окончательно. Из этого пластика складывалась чудная дверка. Я стоял на резиновом коврике возле дверей магазина и смотрел на эту дверку. Она шутила со мной, пыталась затормозиться, чтобы на нее обратили внимание и упомянули в разговоре за ужином. Я слишком устал, да и помимо тяжелого рабочего дня, на душе будто кошкам не сменили песок в горшке. Вязко, мокро, да и в принципе противно. Автоматика не подчинялась себе. На какой-то момент я даже подумал о том, что магазин закрыт, но на автоматической двери с бантиком и наклеенная бумажка была, и была она с часами работы магазина. За спиной то и дело проносился шумный поток проспекта. Я зажмурился ушами, глазами же я ждал открытия автоматической двери, которые должны открываться при каждом приближении румяных.

Румяных было слишком много. Я бы сказал, что все, с кем мне приходилось общаться за долгие месяца, были румяными, всякий раз хвастающимися своими пьяными загулами.

Рассматривая эту противную дверь, мне было слишком тяжело просто развернуться и уйти. Колени не подчинялись ступням, а те в свою очередь вообще чувствовали себя на мягком резиновом коврике, словно в домашних тапочках. Тапочках. Не припомню, чтобы дома носил тапочки. Хоть раз. Но ступни чувствовали себя в распоряжении этой шлепающейся обуви. Руки, впрочем, не двигались тоже. Глазам не моргалось. Я застыл памятником перед памятником автоматическим дверям. Усталый покупатель и совсем уж подходящая городу дверь.

Небо жарило соленым попкорном. Где-то сбоку чавкали румяные. Я задумался над тем, зачем вообще мне нужно было в этот магазин. Снова за просроченными продуктами? Снова за черными фруктами? Снова за злыми взглядами продавцов?

Я понимал эту автоматическую дверь, не впускавшую меня. Я понимал, отчего она меня пыталась отгородить. И, честное слово, мне показалось, что между нами вспыхнула мимолетная искра.

Буквально через год мы объявили о помолвке. По прошествии месяца сыграли свадьбу. Румяные присутствующие от высокой температуры духовки уже не были просто румяными. Больше сказать, я и моя дверушка находились в компании негров. Если и представить танцующую автоматическую дверь, которую заело, и меня, которого не то чтобы заело – запило, в кампании исполняющих блюз трюкачей, то фотография висела бы в квартире на белых обоях достаточно долго. Хотя, она там и висела.