Сергей Гребнев - Дальше некуда

– А может, мы двухместный возьмем? – Серега умеет быть обаятельным, у него монгольские скулы и белые зубы.

– Ну не знаю… – она уже поплыла в нашу сторону.

– Только вы про нас ничего такого плохого не подумайте! – захихикал рядом Бахур.

Администратор сделала нам скидку, взяла как за трехместный. Пацаны опять грызли семечки и в упор смотрели на нас, им было скучно. Номер оказался как деревянный ящик – обит изнутри уже рассохшейся вагонкой. Апартаменты на ночь были просторны, если там не жить. От одной узкой кровати до такой же расстояние в метр. Зато был телевизор, правда, показывал только Первый федеральный канал, и то с помехами. На стене висела памятка для проживающих. Один из пунктов гласил: «За пятна крови и вина на постельном белье – штраф». Все мятое, но белое белье было в пятнах. Проживающие любили гульнуть, и штрафы их радовали. Это как оставить чаевые за хорошо проведенную пьянку.

– Сид, ты с Олегом ложись, – почему-то хитро улыбаясь, сказали мне оба, Серега и Димка.

А потом лежали и похохатывали. Мне все равно было, с кем спать, в смысле на одной кровати. Молчаливый Олег сразу развернулся к стене и уснул. Он водитель, ему нужно высыпаться. Лицо у него было как будто он всю жизнь ест горчицу ложками. Олег пах. Вонял. Есть такие люди с тяжелым запахом. Вот, например, заместитель вождя Анатолий Т. пах, Олег же вонял. А эти рядом лыбились, когда я морщился. По Первому каналу шла передача.

– Плоизведение искусства, памятник Уинстону Чейчиллю, – сказал Вульф и закинул ногу на ногу.

За стеной раздался игривый женский смех.

– Как-то кололева пледложила Чейчиллю титул гейцога, но он отказался. Она была удивлена, Англия не удивилась.

Вульф был в голубой рубашке и светло-бежевом пиджаке. Он был элегантен, хотя и дышал с трудом. За стеной громко копошились, слышался мужской бас. Вульф продолжал:

– Его мать, леди Чейчилль, выходила замуж тли лаза. Сам Уинстон был однолюб. Его жена Клементина Козье всегда была умна, облазованна. Сын Гандольф стал жулналистом, много пил. Любимая дочь Даяна покончила самоубийством. Дочь Сала служила в аймии, была актйисой, но ничего не получилось. Пила она так же сильно, как и Гандольф.

И тут за стеной такая ебля началась! Их кровать долбилась в нашу стену.

– Халактел у Чейчилля был чудовищный, он был диктатол.

Вульф сглотнул. Девка за стеной застонала.

– В доме был тиан. «Клеми! Клеми!» – кличал он. Выходила Клеми и говолила: «Не надо так олать». Она его абсолютно не боялась.

Вульф выдохнул. Захрипел за стенкой мужик. Прекратили. Он что-то сказал. Она рассмеялась. Кровать со стеной отдыхали. Я лежал с Олегом, он захрапел. Бахур спал. Серега одним глазом смотрел за Вульфом. Кончилась реклама. За стеной потихоньку продолжили.

– Его нельзя было будить ланьше девяти утла. Даже когда Гитлел напал на Сталина, его никто не лазбудил. А так он спокойненько спал, уже когда Гитлел бомбил Советский Союз.

Мне показалось, что Вульф зевнул. Ебля усиливалась.

– В годы миловой войны он почти не отдыхал, – продолжил Вульф. – Чейчилль пьиехал к Тлуману, он ему понлавился. Они занимали одинаковую позицию. Тлуман пьигласил его в свою езиденцию.

Вульф кашлянул. За стеной разошлись не на шутку.

– Чейчилль пьедложил опустить железный занавес. В нем не было никакой ломантики, – продолжал Вульф.

Стена тряслась, из щелей вагонки летела пыль.

– У него был безупьечный вкус, он любил Чалли Чаплина… Последние десять лет ему было скучно…

За стеной начали рычать и стонать.

– В пятьдесят девятом году у него появился новый длуг. Алистотель Анасис. Анасис благоговел пелед ним, он катал его на яхте…

Тьфу! Я выключил телевизор, лег и уснул. «За пятна крови и вина».

Проснулся я рано, часа в три ночи, выглянул в окно. Там, под двумя мешками муки, в нашей «буханке» лежал мой рюкзак с так называемыми стволами. Какой-то алтайский хрен отирался вокруг. Прислонил ухо к соседнему номеру, через стенку от нас с Олегом. Ничего интересного, только храп. Прошел к общему туалету на две кабинки. Одна была занята. Спасибо, что две кабинки. Во второй было нагажено на ободок унитаза, но не дерьмом воняло, пахло аммиаком и хлоркой. Кому приспичило срать в три часа ночи?! Он кряхтел в кабинке рядом, пускал газы и причитал: «Ох, боже мой, ох, блять!»

Выехали с утра. На первом этаже было тихо, Успенская уже спала с крутыми алтайскими мальчиками. Прекрасен зимний Алтай! Небо уже почти голубое, чуть выше головы, солнце уже протягивает руку лучом. И горы! У меня аж голова закружилась. Мелькали деревеньки, отдельно стоящие покосившиеся сторожки возникали вдруг посередине заснеженных, искрящихся полей. В деревню мы въехали через единственный ведущий туда мост, который каждую весну сносит паводком, и тогда жратву привозят на вертолете. Мост потом ловят, ремонтируют и ставят на место до следующей весны.