Дмитрий Ростовский - 20

Видишь над сумраком красное зарево?
Значит вершится суд.
Будешь ты гостем, шагни в пандемониум,
Только тебя здесь ждут.

Я Люцифер, светоносный и царственный,
Славный отец огня.
Каждый тиран и потомок отступника
Боготворит меня.

Тебе подаю раскалённой рукой,
И к престолу сему иди,
Мне отдаёшь теперь душу, покорный?
Адский эдем впереди.

Ты позабудь добродетель и вежливость,
Слушайся князя лжи,
Отведай великое яблоко знания,
Мир весь в руках держи.

Нет лучше праздника, нет лучше сабантуя,
Чем хоронить себя как будто в сотый раз,
Чем водку траурным глотком смакуя,
Отпеть безумный сладко-терпкий спас.

Вы не грустите да над скромной ямой,
Не лейте слез, бунт крови на лицо,
Скажите просто и скажите прямо,
Молчите только перед матерью с отцом.

Живёт и над моей землицей праздник,
Стареет всё над камнем вяз,
Навылет проблеснула пуля-странник,
И окропила мной иконостас.

Вы не жалейте мёртвых, пожалейте друга,
Спасите мир, и крест свой донеся,
Порадуйтесь за дочку, не за тризну,
Порадуйтесь, а мне уже нельзя.

Да, жизнь любил, но жизнь ещё, быть может,
Придет в мои забытые края,
И жарким лежбищем страстей положит,
Вновь окликая, здравствуй, это я!

Вот Царскосельский наш вокзал во мгле притих,
Все, кто хотел, в ночи могли уехать,
А вы тайком искали глаз моих,
Искали счастья нестареющее эхо.

Никто у сводов побледневших не спросил,
Сколько пришлось им видеть странных расставаний,
Горячих слёз, пролитых у перил,
И на ступеньках замолчавших отрицаний.

Я знаю, вы мечтали б не о том,
В нашем весеннем и цветущем Петрограде.
Ведь год назад, под ситцевым зонтом,
Меня с войны встречали, стоя в анфиладе.

Нестройным гулом вереницы недовольств,
Смотрите, мы взрастили злое семя,
Среди балов, привычных нам щегольств,
Придумали себе крутое бремя.

Все думали, что бунт – святая блажь,
Долой засилье монархистских бастионов,
И брали по ночам на абордаж,
Кружки и общества, да лежбища масонов.

Теперь февраль, что ж, Керенский, виват!?
Уже ль кружки и ложи победили?
А русский дух отныне нам не брат?
Мы ветер перемен лицом ловили…

Из нитей кулуарных телеграмм,
Толпе людской мы знамя подарили,
Быстрее птиц по весям и дворам,
Под сердцем революцию носили.

Я помню обезумевших солдат,
И парк, усеянный телами офицеров,
Как в Мариинском осмелевший депутат,
Бежал средь побежденных интерьеров.

Чуть слышным ропотом колышется листва,
Не ранит вас мое короткое «прощай»,
И, не тая улыбки озорства,
Вы выпалили жарко «уезжай».

Здесь каждый слышал, я вам возражал,
Но возражать судьбе я был не в силах,
Пусть руки свои кровью окроплял,
И загонял страну свою в могилу.

А много лет спустя в сухом письме,
Я назову себя стыдливо «февралист»,
А вы ответите строкой: «В том феврале,
Ты был свободен и душою чист».

С далёкого порога окликаю,
Мечту желая полностью прожить,
О, ma chérie, вернись, и, замирая,
Научимся мы заново любить.

Звон и утро. Морозный кусок здесь
С похмелья встающего Питера.
Что я делаю здесь? Почему одинок?
Дом без номера, дроби и литеры…

Стало быть, ты живёшь без любви, маргинал?
Безотчётно, бессмысленно, праведно?
Может быть, долго ждать ты не смог, нелегал?
Здесь чужой – там чужой, сердцу завидно.

Дверь открой моих глаз, прямо в душу входи,
Прожигай, не жалей драму взгляда в ней,
Строго я погляжу, но печаль позади,
И спокойно живи и мурлыкай злей.

Красотой не обидеть, а все ж восхитить
И заставить наглеть кровь по венам.
Красоту ненавидеть и все же любить
Наших тел отпечатки на стенах.

Да, придётся по вкусу, bonita, тебе
Жгучий наш поцелуй незабвенный,
Да, единожды встретились, ты улетишь,
Быть во тьме мне написано в генах.