Татьяна Яшина - Гадкий гусенок

За столько лет я наизусть выучила последовательность событий, благо она никогда не менялась: сначала проклинали Варфоломеевскую ночь. Затем ругали Генриха Наваррского за ренегатство – переход в католицизм. Этот пассаж всегда сопровождался укоризненными взглядами в мой адрес. Я в такие моменты давилась супом и ждала конца обеда, все равно не удастся больше проглотить ни кусочка. Затем дядья принимались хвалить Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов – за единственным исключением.

Когда Серпентина вносила жаркое, наступало время поговорить о последних оставшихся у протестантов крепостях – Монтобане и Ла-Рошели.

– Разве этот слюнтяй Людовик может взять хоть одну крепость? Он полгода осаждал Монтобан и ушел не солоно хлебавши. А к Ла-Рошели даже подойти не решился,– грозно шевелились брови дяди Адриана.

– Ла-Рошель взять невозможно, это все знают, – вступала тетя со своей единственной репликой и кивала Серпентине – уничтоженные дядей Жаком винные запасы требовали пополнения.

– Мы уже разбили однажды королевский флот! – дядя Жак торопливо осушал бокал за бокалом. – Разобьем еще раз, если кардинал Ришелье снова сунет к нам свой длинный нос!

– Наверное, у этого проклятого паписта не только нос длинный, раз королева-мать так его ценит… – тут тетя Люсиль делала большие глаза, и дядя Адриан сбавлял обороты: – Король строит гарнизон Порт-Луи чуть ли не в самой ла-рошельской гавани – добром это не кончится.

В последнее время дядя Адриан все чаще упоминал Голландскую Республику.

– Чем мы хуже голландцев? Чем Ла-Рошель хуже Амстердама или Хаарлема? Чем золотые веретена Роганов хуже лилий и цепей? 2 2 Амстердам и Хаарлем – голландские города, сыгравшие большую роль в борьбе голландского народа против испанского владычества в ходе Восьмидесятилетней войны (1566–1648). Успешная борьба с католической династией Габсбургов вдохновляла протестантов по всей Европе. Осада Хаарлема (157 2–1573) длилась семь месяцев, и хотя город все-таки сдался, это показало, что испанская армия не является непобедимой. «Лилии и цепи» – герб Бурбонов, «девять сквозных золотых веретен» – герб герцога Анри де Рогана (1579–1638), предводителя французских протестантов.

Выпив за будущую Протестантскую республику Ла-Рошель и герцога Рогана – главу ее, дядья обычно отправлялись на боковую. Чтобы успеть в Сен-Жермен на утреннюю службу, следовало встать до рассвета, потому что Нантский эдикт запрещал в столице протестантские богослужения. Эта единственная уступка католикам, сделанная Генрихом Наваррским, давала мне пару часов вечернего уединения.

Спустившись на первый этаж и нащупав на притолоке ключ, я вошла в лавку мсье Паскаля.

В раю для меня должно пахнуть так же – лаком, испанским шоколадом и книгами. Кисловатый запах пожелтевшей бумаги, резкий – типографской краски, терпкий, густой, животный – переплетного сафьяна…

Снаружи застучала колотушка уличного сторожа, сквозь ставни пробился неровный свет факела –золото на переплетах замерцало жирно и празднично. Мне не нужен был свет, чтобы достать нужную книгу – любую я могла найти на ощупь.

Сегодня меня не привлекали ни диалоги Платона, ни любовный роман «Амадис Галльский», ни даже второй том «Дон Кихота» – предмет особой гордости мсье Паскаля.

Я хотела не забыться, а проснуться.

Лаковый секретер красного дерева, где мсье Паскаль хранил самые ценные экземпляры, имел потайное отделение. Нажать на фальшпанель и повернуть. Поворотный механизм опять заклинило, но мне не привыкать – я запустила руку внутрь сокровищницы, нащупала укутанного в сафьян Макиавелли и вытянула наружу.

Именно в Макиавелли мсье Паскаль прятал гравюру «Осада Хаарлема». Ставший за полвека очень хрупким, картон выскользнул из книги и лег в руку.

Без света не обойтись.

Зайдя за стеллаж – чтобы ночной сторож не мог увидеть огонек через щель в ставне – я затеплила свечу. Пламя казалось красным. Хаарлем все-таки сдали… Испанцы рубят головы безоружным и связанным людям, а католический монах с огромным распятием в руке благословляет казнь.

Трупы на земле, трупы на виселице… Отрубленные головы не поддаются счету… Жертв этой гекатомбы сваливают в повозки и выбрасывают в море. Горячий воск капает мне на руку, я вздрагиваю. Мне кажется, или я слышу, как скрипнула половица? Озноб охватывает меня, руки холодеют. Тьма в первый раз не кажется мне дружелюбной.