Андрей Золотухин - Закон полена

Касым замолчал, но передумав, неожиданно продолжил.

– А я рассказывал, как попал к тебе на службу?

– Да.

Радмир за всю свою жизнь много раз слышал этот вопрос и много раз отвечал на него утвердительно. И ровно столько же раз после этого выслушивал историю заново.

– В раннем детстве меня отдали шаману, из-за нищеты. Шаман меня учил до отрочества, а потом помер. Мимо проходила экспедиция, и я ушел с ними. Начальник экспедиции научил меня читать, писать и фехтовать, а я учил его понимать следы животных и находить место для рытья колодца. С экспедицией я дошел до ледяных морей, с ними же приехал в столицу, где по рекомендации меня взяли к тебе на службу, за знание грамоты. Родители твои к этому времени умерли, но поместье приносило достаточно денег, чтобы дать тебе более или менее достойное воспитание. Я тебе нанимал учителей разных наук, фехтования и верховой езды, я же рассказал тебе Закон Полена.

Радмир, перелистнув страницы памяти, вспомнил, что методы его учителя-слуги были далеки от идеала, но при этом максимально прагматичны и результативны.

«Закон полена гласит: ЕСЛИ БРОСИТЬ ПОЛЕНО В ГЛУПУЮ ГОЛОВУ, ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОПАДЕШЬ». Он помнил этот закон столько, сколько помнил себя, и столько же времени пытался разгадать смысл этого странного утверждения. Касым говорил, что в тот день, когда Радмир познает этот закон, он станет не мальчиком, но мужем, и сможет вершить свою жизнь, а не просто плыть по воле ее волн.

Но закон никак не давался, логическое объяснение ему отсутствовало. Все дисциплины, преподаваемые его наемными учителями, к закону были глухи. Француз же, заставлявший зубрить европейскую философию, в перерывах между грезами о прачке с окраины Парижа и вовсе презрительно гнусавил что-то о немытых варварах. Французские эротические грезы для Радмира были такой же загадкой, что и закон полена, и вскоре он просто смирился с тем, что все взрослые люди по мере взросления теряют разум и со временем просто тупеют.

Но Касым был настойчив, и поскольку заменял ему и мать и отца, не оставлял шансов для увиливания от темы. Что бы ни происходило в жизни Радмира, Касым всегда был рядом и не упускал возможности запустить деревяшкой ему в голову после всякой оплошности или невнимательности. И что самое обидное, всегда попадал, тем самым подтверждая ненавистный закон. Как-то Радмир подкрался незаметно сзади и метнул увесистое полено Касыму прямо в седой затылок, после чего был им пойман и хладнокровно бит по мягкому месту без всяких объяснений, в доказательство версии о невменяемости взрослых.

– Духи сейчас мне сказали, что дома мы не найдем дома.

Слова Касыма выдернули Радмира из воспоминаний, и он увидел перед собой заросшее полынью и ковылем поле, запущенное и давно не паханное. Нехорошее предчувствие зашевелилось внутри, подавляя надежду очевидным.

– Прибавим шагу, – сказал он, собирая повод и высылая ногами коня.

До места добрались к обеду. Деревня встретила их тишиной и запустением. Единственный уцелевший дом с выбитыми стеклами стоял с краю, как бы извиняясь, что не сгорел. Он выглядел неразложившимся мертвецом рядом со скелетами своих собратьев, печные трубы которых торчали среди руин, как башни, кое-где еще белея мелом. Во дворе дома сохранился очаг, давно забывший треск горящего дерева в своей утробе.

Карета летела по лесной дороге, разбрызгивая лужи и подпрыгивая на ухабах, скрипела рессорами, пугая лесную живность и заставляя прятаться глубже в зелень. Серый четверик уверенно нес ее, послушный твердой руке возницы, изредка подбадриваемый грубым окриком и свистом бича. Мастерски съезженные кони мощно толкали копытами землю и шумно храпели, круто заходя в повороты. На запятках два рослых грума с бандитскими рожами лихо уравновешивали карету от заноса, и, судя по серьезному вооружению, были еще и телохранителями. Герб на дверце кареты принадлежал графине Д., фрейлине Ее Величества, даме во всех отношения влиятельной и серьезной, вершившей монаршую волю в политике и более деликатных делах, не терпящих лишнего внимания.

Подъезжая к поместью, возница укоротил галоп на крупную рысь, а в воротах и вовсе перешел на широкий шаг, давая лошадям отдышаться. Разгоряченные гонкой кони, еще полные сил, норовисто сопротивлялись человеческой воле, но успокоенные умелой рукой и ласковым голосом, постепенно сдались.

Подъехав к мраморной лестнице, ведущей в дом, карета остановилась. Один из грумов, легко соскочив с запяток и отодвинув подбежавшего лакея, открыл дверцу и разложил спрятанные в днище кареты ступеньки, в поклоне предложив шею в качестве перил. Рука в дорожной перчатке, проигнорировав опору, ухватила грума за ухо и защемила в горсти так, что здоровяк пикнул и присел от боли.