Валерий Екимов - Мамины рассказики

– Иди, Капа, конечно, иди… раз надо, – переживаю за неё. – Тогда и к моим загляни, поклон передай…

– Зайду, зайду, Валечка, ко всем нашим зайду. А там… все наши, сама знаешь, словно домой иду, – уверенно, радостно так говорит моя подруга, и от слов её на душе делается тепло, спокойно. – А ещё и к развалинам церкви схожу да на школу нашу гляну. Её-то, говорят, купил кто-то из городских, вроде как ремонт затеял, може, и жить в ней станет. Хорошо бы, коли так, а то у кладбища нашего совсем ничего, окромя старого гнезда аиста на дырявом куполе, не осталось. Неправильно это, чудно…

– Неправильно, – соглашаюсь с ней, – кладбище без жизни рядом – и не кладбище вовсе, а так – пустырь!.. Должна быть связь времён, а иначе что получается? Безвременье, пустота. Даст Бог, по весне и мы с сыновьями приедем всех навестить…

– Ах, да что ж это я! – вдруг запричитала подруга, заспешила. – И тебя, подружка моя милая, с наступающим днём рождения! Тебя ж двадцать пятого, ровно через неделю после моего, тож юбилей ожидает.

– Ожидает, окаянный, ожидает, – соглашаюсь. – Куда ж от него денешься?.. Спасибо, Капушка, да ведь заранее, говорят, не поздравляют.

– Да, чего нам с тобой теперь бояться-то?.. – смеётся трубка. – Чай, домой собираемся, не куда-нибудь, к своим. Мы ж с тобой из рождённых здесь в военное лихолетье последние остались, в любой момент может случиться, а неделю ещё прожить надо, сама знаешь. Вот и здравлю тебя теперь, а уж двадцать пятого ещё раз отдельно позвоню, коль доживу. Помню, баба Дуня, царство ей небесное, мама твоя, Евдокия Михайловна, рассказывала, что аккурат под Новый год, как только сели фрицы проклятые в доме вашем за стол, выгнав её на задний двор, так она и родила тебя там. Ты знаешь, я только теперь поняла, что не новогодний день то был, а Рождество ихнее, немецкое. Ох, и кричала ты, говорила баба Дуня, как резаная, не дала извергам покоя в ту ночь, будто весь мир перекричать хотела. А куды им деваться-то было в день рождения самого Иисуса? Грех гнать из собственного дома новорождённое дитя божье на мороз. А ведь ты тогда, как и Он, в хлеву родилась! Немцы об этом знали, вот и забоялись трогать вас – ушли, даже врача бабе Дуне прислали. Вон оно как бывает!.. Неспроста всё это! Испытание ниспослано всем: им, ей, тебе.

– Скажешь тоже: неспроста, – смеюсь над подругой. – Вот же выдумаешь! Ну да ладно, пора уже, заболтались мы с тобой! Всего тебе наилучшего и… С юбилеем тебя, Капа!

– Спасибо, спасибо, подруга, – кричит та. – И тебя – с наступающим юбилейным рождением и… Рождеством Его… Вашим!..

25 декабря 2016 г.

– Послушай, Валька, – подскакивает крепыш лет восьми от роду к младшей, чуть больше валенка, сестрёнке, стоило той протиснуться в тяжёлую входную дверь из сеней в дом, – отдай лучше сама, по-хорошему…

Эх, только-только после тысячедневного лихолетья фашистской оккупации оправилась деревушка Верещено, та, что в Шимском районе Новгородской области-губернии, от невзгод и разрухи. Немного в ней сохранилось более-менее пригодных для жизни хат-избушек – ох, немного. Хотя линия фронта вроде б прошла стороной да главный жаркий бой за переправу через многоводную реку Шелонь у районного города всего-то в пяти верстах от них был, деревне рикошетом немало бед досталось. Но дом бабы Дуни под защитой старых яблонь и слив, выросших глухой стеной вокруг него, выдержал и её с детьми (тогда пятилетним Коленькой и двухлеткой Валюшкой) в глубоком погребе уберёг, спас. Он и теперь неприметно в сторонке стоит средь выросших ныне вокруг него коттеджей да вилл. Чуть весной запоздаешь приехать к нему – вся лужайка перед ним прорастает молодыми побегами плодоносных деревьев. Ничто им не помеха. Да и то верно: жизнь продолжается!

– …Что отдать? – пряча руки за спину, бойко звенит в ответ черноглазая малышка.

– Да яйцо, яйцо отдай, – ухмыляется брат.

– Какое ещё яйцо?

– Да куриное, ку-ри-но-е, – тянет по слогам. – Оно тебе всё равно без надобности, что ты с ним делать-то будешь?

– А ты – что? – подозрительно сужает глаза чумазая, со свежей ссадиной на лбу сестрёнка…

Эх, и вечно-то её где-то носит, и вечно-то она во всякие истории попадает. От горшка два вершка, а всё туда же – командует… Командирша! Мать её, Евдокия Михайловна, баба Дуня, тридцатилетняя солдатка-вдовушка, бывало, безнадёжно махнет на неё рукой, бросив в её сторону:

– Векша – она и есть векша!