Борис Евсеев - Раб небесный

Предчувствие близкой аварии не покидало в последние часы и Настёну. Так и не отдохнув, она вскочила и стройно-изящной, но и ритмично-сильной походкой снова двинулась к станции. Но думала при ходьбе не про аварию – про Нифонта.

«Всё бумаги пролистывает, историю изучает! А вот я, к примеру. Живая ведь я история! А чего? Люди и есть история отечества. Не битвы и перевороты – люди! Каким битвам быть – это как раз из личной истории каждого человека проистекает. Ну, может, из соединения историй и случаев. А мой случай какой? А такой! Повернётся сейчас личная история ко мне задом, к лесу передом – и каюк! Так сегодня Нифане и скажу: «Нач Палыч, мол, то ли сватается, то ли к сожительству склоняет. Вот пускай Нифаня и решает, кто ему дороже: история железных дорог или сигналист Настёна…»

Обидевшись, Настя замедлила шаг. И враз ещё явственней почуяла острые то́ки надвигающейся аварии.

«Хорошо б сегодня поплотней приласкать Настёну», – физик-обходчик, улыбаясь, открыл свои записи, собравшись закрепить на письме несколько мыслей про гравитационный поезд. Но от гравитации отвлекли реальные истории, бережно заносимые в хорошо разграфлённую «Товарную книгу кирпичных и плиточных чаёв» выпуска 1917 года, заполненную пока лишь на треть. Нифонт стал перечитывать.

«Удивительный случай рассказал товарищам по работе оператор телекомпании «Хортица-7» В. Ф-ко. Воскресным утром, возвращаясь с рыбалки, шёл он к железнодорожной станции «Плавни-пассажирская».

– Метров за пятьдесят, – уверял оператор, – на моих глазах из ничего возник на путях состав. Шесть-семь новеньких, с иголочки, вагонов! Меня как ошпарило: откуда взялись? На станции – никого. Погода ясная. Состав – достоверный, вещественный, правда, как мираж над рельсами, чуть приподнят. Перепугался я, оцепенел. А тут ещё товарняк грохочет, к новенькому поезду по той же колее приближается. Думаю, мать честная – столкнутся! Но только метров за двести до столкновения поезд-призрак растаял в воздухе.

Коллеги грубо высмеяли оператора. Но тот продолжал твердить как заведённый: «Пьяным не был, пребывал в здравом уме».

Нифонт сделал пометку и продолжил чтение. Пора было на станцию, но учёный-обходчик словно искал что-то раньше им не замеченное, важное, может, даже решающее.

«14 июня 20… года в Ашхабаде погиб министр железных дорог Туркмении Хамурат Бердыев. Рядом с локомотивным депо, да еще во время инспекции. Начальник депо уверял: министр не заметил приближения локомотива и погиб под его колесами. Правда, по слухам, которые и по сегодня бродят средь тамошних железнодорожников, машинист локомотива, якобы сбившего министра, клялся на Коране: „Бердыев был сбит каким-то мощным ударом с путей еще до того, как прошёл маневровый“. Эти невероятные показания к материалам расследования прокуратура, ясное дело, не приобщила. Как и вопиющий факт: на маневровом тепловозе не оказалось никаких следов столкновения – ни крови, ни микрочастиц ткани с одежды погибшего. Но ведь смерть Бердыева точно наступила от удара локомотивом, характер повреждений ясно на это указывал. Вот только каким локомотивом, если, кроме маневрового, никакой другой там не пробегал?»

Лунно-белый, а по другим описаниям, платиновый поезд видели не только Настёна с Нифонтом, но и баба Мартемьяниха, добавлявшая в первач бешеной вишни, а сама этот сладко-губительный напиток и на дух не выносившая. Прошлой ночью, выйдя во двор по малой нужде (туалет был и в доме, но мочиться на природе было куда веселей), – так вот: выйдя во двор, Мартемьяниха углядела над ночным лесом белый дымок. Даже не дым – клубок паровозного пара, который вдруг разлетелся в клочья, а на его месте мелькнули вдруг вагонные окна. «Это зачем же окна в небе? Небо, оно само – окно! Непорядок. А, может, окна лазерные?» – пораскинула умом Мартемьяниха, часто и подолгу исследовавшая внучкин инет. Справив нужду, баба совсем было успокоилась, но вдруг увидала: теперь вагонные окна плывут прямо на неё! Охнув, баба зажмурилась. Потому как в одном из окон почудился ей государь-страстотерпец Николай II. Правда, не такой, каким его нынче рисуют на бумажных иконках, а слегка запущенный, неглаженный, может, даже нестиранный. «Без женской ласки, видать, путешествует», – посочувствовала Мартемьяниха. Но сразу мысли свои и оборвала: «Цыц, дура, каки-таки путешествия могут быть у мёртвого человека?»

Император же, подождав, пока Мартемьяниха разлепит веки, слегка улыбнулся и прижал палец к губам. Словно хотел сказать: «Помалкивай в тряпочку, Мартемьяниха. Окна в небе – не бабьего ума дело».