Макс Фетт - Голос Музы

Почему она не сдала их с Саней? Она все-таки играет на флейте, которую он подарил или просто так показала? Зачем она ударила Саню? Зачем ждала его, если ее никто не посылал? И почему картинка с ее карими глазами никак не хотела вылезать из головы?

– Блять, – на выдохе, полушепотом сказал Дин, думая, что родители давно спят.

В соседней комнате скрипнула кровать. Из коридора послышались приближающиеся шаги. Дверь приоткрылась.

– Че ты сказал? – громким шепотом допрашивала мама.

– Я «блин» сказал! – громко оправдывался Дин.

– Тихо! Соседей разбудишь. Ещё раз услышу, по губам получишь, понял?

– Угу.

– Спи давай! Завтра фиг подымишь, – дверь закрылась. Щелкнул выключатель в туалете. Дин слушал, как журчала моча, работал смыв, снова шаги и скрип кровати.

«Блять», – подумал он про себя и перевернулся на бок.

«Снежинки, снежинки похожи на… пупырки…»

Дин никогда не увлекался поэзией. Тем более зимняя пора никогда не числилась в списке любимых времен года. А за что ее любить? За снег? Половина всех сугробов в округе тает за его шиворотом (спасибо Сицыну, козлу, который его туда пихал). За виды природы? Пусть один день, ну два, если сильно понравится покрытые инеем, опустившиеся ветви деревьев на алее. Но куда полгода то? За зимние горки? Как-то Дин скатился с такой, поднялся и приехавшая следом девочка на картонке сбила его, поспособствовав принудительному осваиванию приема сальто. Первый блин – всегда комом, сказал бы опытный трейсер, видя упавшего малого с разбитым о лед носом.

Обычно Дин старался пересиживать дома месяцы с ноября до апреля, радуясь морозам в минус тридцать, когда отменяли занятия, и можно было лежать в постели до обеда. Но теперь появился повод не снимать шерстяные носки лишний час.

Репетиции проходили в понедельник, среду и пятницу в белой звуконепроницаемой комнатке рядом с Актовым залом. Там умещалась полноценная барабанная установка у дальней стены, несколько гитар разной степени электронности и пара микрофонов. Если основной зал не был занят, то играть выходили туда. Там и акустика была лучше за счет высокого потолка и большого пустого помещения, и воздуха хватало на всех вдоволь.

Горячо любимого банджо в наличии не оказалось. Взамен Дину предложили, как акустическую гитару, так и веское оправдание своим кривым рукам: «Откуда я знаю, как на ней бхякать? Было б банджо, я б сыгхал, а так учиться опять».

Саня положение не упростил, ибо определиться с инструментом не сумел. Чтобы произвести впечатление называл то тромбон, то виолончель, то орган, вводя всплывшие названия в поисковой строке на телефоне и дивясь тому, как они выглядели. Ему предложили старенькое пианино на сцене Актового зала. На нем после второй смены играл Юрий Егорович, почему за настройку инструмента и желания Сани научиться на нем играть волноваться не приходилось.

С Луарой оказалось проще всего. На все репетиции она приходила с подаренной малым флейтой. Она сворачивала ее в махровое полотенце и убирала в герметичную сумку, защищая от любой возможности повредить оболочку. Саня подшучивал, мол она так парня своего закрутит, а потом долбил по клавишам, что было мочи.

Помимо них в группу входило ещё две девочки из другой школы. Та, что постарше числилась в шестом классе, играла на ударных и любила выделяться, судя по розовым волосам и пирожкам. Никто не видел, как она их уплетает, но запах выпечки и пухлые щечки выдавали ее. Вторая была в пятом и предпочитала растрепанные волосы, партак на запястье в виде кривых Даров Смерти из «Гарри Поттера» и бас-гитару.

Разница между двумя этим парочками была, как между Марсом и Венерой, а Дин оказался по середине своеобразной Землей.

Репетировать классические мотивы под гранж или пытаться повторить партию барабанщика в песне «Rape Me» группы «Nirvana», когда рядом стучит по клавишам сумасшедший четвероклашка, казалось невозможным. Во избежание конфликтов девочки закрывались в коморке, а молодежь распределялась по просторному залу.

Дин расположился на стульях в углу рядом с зеркалами. Он зажимал девственно мягкими пальчиками струны на грифе, резко всасывая воздух через оскал от боли. Ему поручили настроить гитару и выдали камертон.

– Самая тонкая стхуна должна звучать, как звук «ля» на камехтоне, – повторял он себе после каждой попытки, вертел колок и дергал струну. – Ля! Ты будешь сегодня «ля» или че?