Николай Устюжанин - Самое счастливое утро

Однажды мы всей семьей пришли на концерт-воспоминание «Огромное небо» в дом офицеров, напротив которого стоит знаменитый дом Павлова. Папа надел парадный китель, я – новую рубашку, но всех затмила моя молодая мама в нарядном платье и белых туфлях-лодочках.

На сцене за большим столом сидели летчики, служившие вместе с героями, пожертвовавшими собой, но спасшими в 1966 году Берлин от своего падающего самолета. На экране мелькали кадры из документальной хроники, фотографии, звучал торжественный и скорбный голос. Потом друзья героев-летчиков поделились воспоминаниями… Все терпели и ждали самого главного – песни. И вот на сцену пригласили певицу. Красавица Эдита Пьеха вышла под шум аплодисментов к микрофону. Чуть-чуть улыбнулась, но с первыми тактами музыки стала очень и очень серьезной. «Об этом, товарищ, Не вспомнить нельзя, В одной эскадрилье Служили друзья…» Песня захватила всех своим драматизмом, внутренней болью и гордостью за наших людей. «А город подумал: «Ученья идут!..» Репертуар у Пьехи всегда был легковесным, но эта песня в душе осталась.

В то время я дружил с одноклассником Сережей Реутовым, тоже сыном офицера, но кадрового. Сережа отца очень любил, показывал, как самую большую драгоценность, его школьную золотую медаль в красной коробочке. Квартира Реутовых была настоящей, – не то, что у нас, – на самом верхнем этаже высотного (как мне тогда казалось) дома. Детская комната была завалена книгами, журналами о космосе и военной технике. В потаенном месте мой друг хранил настоящие револьверы, патроны к ним и боевые гранаты (жив ли он сейчас?..). Я воспылал завистью и стащил у отца патрон от автомата Калашникова. Переполох в части, трясущиеся руки отца, искавшего пропажу, и мое тяжелое признание… Все это запомнил особенно остро, потому как порцию «березовой каши» получил двойную.

В квартире Реутовых мне приглянулась дорогая игрушка – действующая модель лунохода. Зависти тут не было никакой, только живой интерес ко всему, связанному с космосом. Мы им не просто жили – мы им бредили. Вся страна следила за полетами автоматической станции «Луна», за двумя луноходами, за феерической эпопеей (летали почти месяц!) сразу трех космонавтов на первой околоземной станции «Салют». Владислав Волков, Виктор Пацаев, Георгий Добровольский… Помню сеанс связи в прямом эфире, счастливые лица жен и детей… А потом – катастрофа. Мы с Реутовым переживали их гибель сильнее и глубже взрослых. Ходили поникшие, притихшие, раздавленные бедой. Особенно обидной была причина аварии – бракованный крохотный атмосферный клапан в спусковом аппарате. Из-за такого пустяка терять молодых и красивых мужчин было непростительно. Мы тогда не знали, что есть судьба, и поэтому страдали от безысходности. Смотрели похороны по телевизору – сам Брежнев нес одну из урн с прахом, – всю в цветах, – к Кремлевской стене.

В конце 1970 года весь наш третий класс должны были принять в пионеры. Нас заранее готовили к этому: мы выучили наизусть торжественное обещание, несколько пионерских песен, купили красные галстуки, – они были двух видов: атласные и попроще; мой галстук накануне линейки в школе мама выгладила до блеска. Кажется, само событие должно было состояться в воскресенье в 12 часов, поэтому можно было не спешить. Я как раз с увлечением и упоением читал «Старика Хоттабыча» и хохотал до колик в животе. Утром продолжил читать бессмертного Лагина, поглядывая на будильник «Янтарь», – внешне страшный, но крепкий, как алюминиевая кастрюля. Стрелки приближались к 11 часам, но во мне вдруг стало просыпаться чувство, объяснить которое до сих пор не могу. Я вдруг решил вопреки всему не идти на школьный сбор. Здесь не было стремления выделиться, быть не таким, как все. Не было и протеста. Книга была очень хорошей, но я мог в любой момент ее закрыть. «Не хочу, и все!..». Другого объяснения просто не было.

Вечером мама пришла из школы разъяренная. Мне не было стыдно, мне было трудно сказать о настоящей причине отказа, пришлось выдавить из себя что-то вроде: «Книжка уж больно интересная».

19 мая 1971 года, в день рождения пионерской организации, меня все-таки «повязали», да ни где-нибудь, а в самом центре Волгограда, на Театральной площади. С трибуны на скудную линейку переростков смотрели какие-то бесцветные начальники. По громкоговорителю объявили, что у нас еще остались мальчики и девочки, которых пока не приняли в ряды славной организации. Румяная пионервожатая совершила обряд, и я без торжественного обещания (забыли в спешке) стал рядовым советским пионером, точнее, тем же школьником, но с галстуком. Формальность была соблюдена.