Анна Чухлебова - 21 история о том, что умерли не все

– Мария Алексеевна! Вы ножик забыли! – накатывает аллею эхом знакомый голос.

На местном рынке меня теперь полюбили, уступают в цене. Виданное ли дело – раз в неделю петуха беру. Несу в подарочек, режу голову – ученая стала, не выпендриваюсь. Петушок затихает, мы разговариваем час-другой. Кругом красота, Луна, а то и снег ляжет, глазам аж больно от серебра. Романтика такая, где там романам. Может, и ребёночек скоро будет, кто знает. Только согреться, я никак не могу согреться. Что поделать, кровообращение такое.

Невеста

В белом облаке оборок, перебирая кружева тонкой рукой, источая смиренное счастье, сидит моя невеста. В подступающих сумерках свет иконописного лица маячит, как далёкая Луна. Сглатывая песню, застрявшую в горле, я подхожу. Нос вровень с моим пупком, цепкие лапки расстегивают ремень, пуговицу, ширинку. Мягкие губы, мокрый язык, кожаные ребра нёба. Лукавый зрачок подглядывает за мной из-под опущенных ресниц, я сжимаю затылок, путаюсь в светлых волосах, кричу. Хочется плакать. Наклоняюсь для поцелуя, замираю, гляжу в глаза. Теперь моя очередь. Ныряю под юбку, отодвигаю трусики, беру в рот член.

Пятнадцать лет назад это самое платье надевала другая белокурая девочка. Её руки я просил на коленях. Наша свадьба с тамадой и икрой стоила мне двух лет кредита. Наш брак стоил мне счастья. Но иногда, сквозь немытую сковородку, побежденную гравитацией грудь, моё горькое пьянство, её бесконечные, солью пропитанные, упреки, проступал ангел в белом. Когда она шумно сплевывала у загса, затянувшись сигаретой, топорщилось острое, золотистым пушком покрытое, плечо. Волочился, собирая осенние листья, подол. Пухлые губы серьезно шептали: «Люблю». Теперь шепчут другие. Бедра качаются, член доходит до язычка в горле, внутренности черепа заливает тёплая жидкость. Не глотаю, хватаю с пола бутыль ликёра, взбалтываю всё вместе во рту, тонкой струйкой передаю новой невесте в рот. Глотает, улыбается, до кошмара любимая, моя.

Ликёр в длинной бутылке стоял в серванте с самой свадьбы – всё выжидали какой-то повод, не знаю там, новоселье. На рождение дочки открыть забыли, да и жене было нельзя. Вот и пьем теперь с Даней за нашу любовь. Ему столько же лет, как моей бывшей жене, когда я начал за ней бегать.

В ремонтное дело Даню привел отчим, Арсен. После девятого класса мальчик болтался, Арсен не выдержал. Пробовали вместе класть плитку, по худобе своей подсобник из Дани был никакущий – приносил за раз мало, ночами скулил от боли в костях и мышцах. Арсен разозлился, сдал сварщикам, те напоили водкой в обед, Даню отключило, приехала скорая. Неделю спустя Арсен притащил мальчишку ко мне – шпаклевать не варить, должен справиться. Я торчал Арсену червонец, согласился учить Даню в счет долга. Следующую неделю об этом жалел – с учетом времени и нервов выходило дороже. Рукой Даня совершенно не владел, к тому же, левша. Смешивать составы тоже не получалось, мальчик едва понимал, что такое пропорция. Переделывал за ним, сердито сопя, он только глазками хлопал:

– Дядь Дим, не выгоняйте, меня папка прибьет.

Да я твоему папке всю двадцатку буду должен, если от тебя откажусь. Так и протаскались вдвоем месяц, пока у мальца не стало получаться. А тут и заказ большой свалился в коттеджном поселке рядом с городом. Сделайте всё за неделю, хоть ночуйте тут, вон, матрас надувной, вода, газ, электричество. И мы ночевали, вечерами цедили пиво под звездами, закинув в него мяту с соседнего участка. Даня прыснул: «Мохито», повеяло морем и хитином. Окрестная степь, покрытая наростами новых домов, гудела от ветра. Будто невзначай, шутки ради, Даня вытянул свои длинные, свежим загаром занявшиеся, ноги поверх моих ступней. От тяжести этой невесомой, со смертью жены забытой, от бесстыжих смешков, от всего скотства происходящего перед глазами пылали звезды. «Ну и шельму ты вырастил, Арсен» – только и успел подумать, как мальчик оказался передо мной на коленях. На рассвете повел в поле, кутал в курточку, целовал мурашками покрытый загривок.

Даня бы в пору Лене, моей дочке. Ей тринадцать, копия матери, живёт у тёщи. Та исправно науськивает, как содрать с меня побольше, а я и плюнул давно – всё ж с бабушкой лучше, чем у меня. Лене бы Даня понравился, вкус у нее изящный, думает в худ. училище поступать, как я когда-то. Потом вышку на философском получил, выпадало в бутылочку целоваться с парнем, кто ж с бутылочкой спорит. Но вот спать – никогда не спал. Женился, ребенка сделал, пошел в шпаклёвщики. Социально приемлемая наклонная. И только изредка, как испарина на льду, пробегала тень настоящего – закатное пожарище, изящное запястье, смерть, чума.