А. Василхан - Венесуэльский цикл. Часть 3

– Ты же всемилостивый и милосердный, ты есть любовь, и это – тоже твоя любовь. Может быть, я не права, тогда прости меня, но я уже больше не могу ждать! – кричала она в пространство и просыпалась, не зная, была то явь или сон…

Хромой соседский петух поднимался в пять утра и начинал кричать:

– Кукареку! Вставайте женщины! Просыпайтесь мужики, отрывайтесь от своих жен, от их задниц – это вам – не печь, в которой пекут хлеб, вставайте, умывайтесь и идите на работу!

Мария вставала, принимала душ, сделанный из большой огородной лейки, прихорашивалась перед маленьким зеркалом и садилась за стол. На столе ее ждала чашечка кофе и тоненький сухой бутерброд с вареньем из авокадо. Сложив ладони перед лицом, она тихо молилась. Затем она принималась за завтрак.

Выпив чашечку кофе, она благодарила Господа за свое маленькое женское счастье, и, поливая настурции и гладиолусы из самодельной маленькой леечки, говорила:

– Как прекрасен твой мир, Господи, я растворяюсь в твоем творении. Ты неустанно трудишься! Всели и в нас желание так же усердно работать во имя твое.

И с этими мыслями Мария принималась за работу. В полдень к ней приходила семидесятипятилетняя старая дева тетя Лурдес. Она рассказывала все самые последние новости – кто наставил кому рога, кто был причиной измены, кто ушел из дома и пропал. Как сосед-араб Cамир, муж Ансунсион, который ушел за макаронами, да так и не вернулся. Его искали две недели. Говорят, что нашли его совершенно пьяным в публичном доме Пуэрто ла Крус, причем он не помнил ни себя, ни своего имени. У него даже не было денег, чтобы расплатиться с местной проституткой, у которой он застрял. Мария пила кофе, курила сигареты, поддакивала, однако слушала новости лишь краем уха, краем своего лица, краем ума, краем своего существа, ибо все ее существо было в это время в постоянном диалоге с Господом, которого она упрашивала, несмотря на тающие надежды:

– Господи, пошли мне его, дай мне моего суженого, я так хочу любить, я так хочу быть любимой! Ты же всемилостивый, милосердный, я опять приду к тебе в среду и буду плакать у твоих ног, только дай мне моего возлюбленного!

И вот в этой раздвоенности она провожала тетушку Лурдес, выходила в огород, поливала в палисаднике свои настурции, смотрела сквозь ярко-желтое солнце, на синее небо и глубоко вздыхала:

– Господи, я верю тебе. Я знаю, что Он все равно придет…

Когда наступала осень и начинала зацветать арагва, а вся сельва превращалась в лимонно-желтый дурман, от которого кружилась голова даже у самых сильных женщин этого городка, наступало магическое время. Тут наша героиня начинала ощущать сильное биение внизу живота, от которого ей становилось не по себе. Тогда подруги отводили ее к колдунье Амалии, которую все звали Сантерой*.

Амалия была правнучкой тех африканских рабов, которых привезли когда-то работорговцы. Маленькая шапочка кучерявых волос на ее большой голове, некрасивое лицо и толстые губы компенсировались отличной фигурой, объектом зависти всех женщин в округе. Сентера вызывала ангелов и духов предков, курила сигары, дышала на всех перегаром вчерашнего рома, и, призывая ангелов и духов, начинала предсказывать судьбу. Она ворожила на красных бобах, на костях, записывала просьбы на белых фонариках, зажигала в них свечи и, танцуя магический танец макумбу, отправляла их на листьях лотоса в море.

Марию охватывало сильное волнение, она была вся в испарине, в полубеспамятстве, все вокруг, и деревья, и женщины, сопровождающие ее к Сантере, и магические действия макумберы, заклинавшей духов, и дым ее сигарет, и красные бобы, и горящие фонари – все это завращалось в сознании Марии пестрым хороводом. Лица людей казались ей искаженными, у них, как в кривом зеркале, увеличились носы, стали отрастать усы, женщины превращались в мужчин, а мужчины указывали на нее пальцами и насмехались:

– А-ха-ха! Она пришла за колдовством, ей ай-как хочется мужика!

Марии казалось, что над ней смеется весь мир. Вдребезги пьяная макумбера смотрела на Марию стеклянными глазами и успокаивала:

– Не переживай, Мария, он придет, давай деньги!

Забирала деньги, прятала их в лифчик и, довольная, выпроваживала всех из дома. По дороге подруги посмеивались, и Мария, цокая своими каблучками, как кастаньетами, возвращалась в свой одинокий дом. Постепенно успокоившись после магических ритуалов макумберы, Мария опять возвращалась в свое одиночество, в окружение белых кружев, лифов и пелерин… Зажигала свечки, поливала гладиолусы и настурции, принимала душ из лейки, ложилась в свою одинокую пахнущую лавандой постель и наконец засыпала. В обрывках ее сновидений мелькали усатые мужики, носатые травести, одетые в женскую одежду, крутившие бедрами и хохотавшие: