Андрей Мурай - Письма к незнакомцу. Книга 5. Красота

Про неудобные вопросы, которыми терроризируют нас могучие многознайки, промолчу. Это можно принять за рабочие моменты. Хотя тоже неприятно сознаваться в собственном невежестве. Ну, не знает человек, что такое «красота». Так на манер Онегина умей «С учёным видом знатока//Хранить молчанье в важном споре…» Вместо этого невежда начинает кричать: «Серкидуля, старик, да ты что?! Что тут не знать! Школьные дела! Красота, красота, “вышла кошка за кота…” 11 11 У Сергея Владимировича Михалкова: «Тра-та-та! Тра-та-та! //Вышла кошка за кота »

Вернёмся Серкидон, из верхоглядной современности к основательному труду девятнадцатого века. Лев Николаевич не поленился уделить понятию красоты время немалое. Больше того, русский граф обобщил «мозговой штурм» старого света, и вот что поимел русский помещик с «европейского гуся».

«Первое – то, что красота есть нечто существующее само по себе, одно из проявлений абсолютно совершенного – идеи, духа, воли, бога и другое – то, что красота есть известного рода получаемое нами удовольствие, не имеющее цели личной выгоды».

«Ну и на что – воскликнете Вы, – хвалёный Толстой столько времени убил?! Пошёл бы лучше попахал. Про неземную красоту писано ещё Платоном, а то, что смотреть на красивое приятно, знавали мы и без графа-грамотея…»

Ох, как Вы непочтительно с классиком, Серкидон. Наверное, я виноват. Не с того начал…Не так зашёл…Давайте начнём с основателя эстетики – Баумгартена.

Философ, который, как и надлежит порядочному философу, был немцем, древнюю платоновскую путаницу разделил пополам: «объект логического познания есть истина, соответственно объект эстетического (чувственного) познание есть красота. Красота – совершенное, познанное чувством. Истина – совершенное, познанное разумом». (У Толстого – рассудком).

Казалось бы (возрадуемся!) нашёлся среди европейских мыслителей ясно мыслящий человек. После его чёткого разделения что-то, глядишь, и прояснится… Нет, ничего не проясняется, а, наоборот, всё накрывается гегелевким покрывалом.

Платоновец Гегель вновь пытается соединить красоту с истиной воедино. Мол, она, истина, проявляет только красотой. Мол, вы сорвите покрывало с красоты и увидите истину. Вслед за ним гегелевец Хайдеггер утверждает, что «красота – есть один из способов, которым бытийствует истина». Утверждение звучит красиво, но нам, толстовцам, не кажется истинным…

С Хайдеггером Толстой спорить не стал. Когда Лев Николаевич работал над статьёй об искусстве, Мартину было всего восемь лет. Ну не дискутировать же бородатому старцу с восьмилетним ребёнком?

Лев Николаевич возразил Гегелю:

«С красотой истина не имеет ничего общего и большей частью противоположна ей, потому что истина, большей частью разоблачая обман, разрушат иллюзию, главное условие красоты».

Истина есть соответствие выражения с сущностью предмета и потому есть одно из средств достижения добра, но сама по себе истина не есть ни добро, ни красота и даже не совпадает с ними. Такая вот отповедь. От истины отбились. Новая напасть – Добро.

Добро с Красотой отождествляют и путают многие философы. Такая путаница – из глубокой древности. Но в рассматриваемой статье Лев Николаевич цитирует и спорит только с теми, кто писал о красоте и добре после Баумгартена:

«Понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему, так как добро большею частью совпадает с победой над пристрастиями, красота же есть основание всех наших пристрастий».

Мысль эту Толстой проводит и в «Крейцеровой сонате»: «Удивительное дело, какая полная иллюзия бывает того, что красота есть добро. Красивая женщина говорит глупости, ты слушаешь и не видишь глупости, а видишь умное…»

Далее я приведу авторов, которых Лев Николаевич не опровергает. Их суждения графу симпатичны, он в глубине души с мыслями иноземцев согласен. Один из таких итальянец Франческо Пагано 12 12 Пагано Франческо Марио (1748 – 1799), итальянский философ, юрист и политический деятель. . Толстой отшет:

«По итальянскому эстетику искусство есть соединение в одно красот, рассеянных в природе. Способность видеть эти красоты есть вкус, способность соединять их в одно целое есть художественный гений».

Заядлому пчеловоду Толстому, наверняка, приглянулась мысль о том, что художник, аки пчёлка трудолюбивая, собирает в красивое целое разбросанную в бесхозных цветиках красоту.

Гёте, наверняка, встретил аплодисментами мысль Пагано, своего современника, поскольку и сам рассуждал в том же направлении: «Прекрасное в природе часто разрознено, и дело человеческого духа – открыть связи и благодаря им создать произведения искусства. Цветок становится прелестен, только если к нему прильнет насекомое, если его увлажнит капля росы, если есть ваза, дающая ему последнюю пищу…»