Виктор Королев - Самый страшный день войны

Ярослава поступила в физкультурный техникум. В октябре решили с мамой из Москвы не эвакуироваться. А после ноябрьских праздников папа с Николаем появились на Большой Калужской. Снова пили чай, разговаривали. Потом прогулялись втроём до Якиманки, до церкви Ивана Воина. Отец решил зайти:

– Я только попрошу: «Спаси и сохрани!» Никому не говорите, ладно?

Секрет на двоих – это здорово. Ярослава смотрела на Николая влюблёнными глазами. А он ей тихо так:

– Мы завтра улетаем. Туда…

Вот и всё. Вышел папа, и они спустились к Москве-реке, где роился спонтанный рыночек. В людской толкучке немудрено было потеряться, и Николай попросил их подождать у одного прилавка, где потише. Ярослава, конечно, затормошила отца:

– А ты маме-то собираешься говорить, что улетаешь?

Он молчал, только смотрел на неё каким-то необычно ласковым взглядом. Появился Королёв.

– Вот, Ярослава, тебе на память от меня!

И протягивает часы наручные. «Слава». На кожаном ремешке.

– Николай, ты с ума сошёл! – папа всерьёз рассердился. – Это же очень дорого!

– А мне за полцены отдали! Мужику подарил свою фотографию с автографом, он и уступил…

На следующий день Ярослава с мамой проводили их. Папа оставил им аттестат, но мама всё равно решила пойти медсестрой в больницу. Ярослава за ней – санитаркой. Ходила в военкомат проситься добровольцем для работы в тылу врага, как папа с Колей, но к тому времени Красная Армия погнала немцев от Москвы, и диверсантов из девушек уже не набирали.

В январе неожиданно вернулся домой папа. Их вывезли на самолёте – контуженого Николая, тяжелораненого командира партизанского отряда и заболевшего папу.

Дома он быстро пошёл на поправку. И через неделю рассказал, как там всё было.

– Мы с Колей попали в партизанский отряд Дмитрия Медведева. Хорошо поработали. Настолько хорошо, что фашисты немалые силы кинули на нас. Окружили. Путь один – через болото. Отряд отходил, а Королёв с Медведевым остались прикрывать. Один стреляет, второй меняет позицию. Так, по переменке и отводили от всей нашей группы. Откуда у немцев там дзот взялся, кто теперь скажет? Я с остальным отрядом шёл, что дальше было – только со слов Королёва. Короче, ранили командира в ноги. Коля его на плечо – и ходу по насту. А тут пулемёт. Шевельнёшься – скосит обоих…

Папа замолчал, устал. Попил воды, продолжил:

– Герой Коля у нас. Настоящий герой. Если бы не его смекалка, все там остались бы. Он мне объяснял потом: “Сам не знаю, как решился. Медведева осторожно положил на снег, руки поднял и пошёл к дзоту. Сзади командир кричит: “Ты куда? Застрелю!” А спереди немцы выскакивают, подбегают пятеро: “О, русс партизан, гут!” Подводят к дзоту. Трое спускаются в землянку, а двое охраняют меня. Бью одному по челюсти, бью второму. Они падают, выхватываю гранату из кармана, швыряю её в дзот. Вот только самого взрывной волной контузило”.

Когда они поправились, в Кремле наградили всех троих. Медведева – орденом Ленина, Колю – орденом боевого Красного Знамени, а папу – медалью «За боевые заслуги». Ярослава и мама ждали их на Красной площади. Хотели вместе поехать домой, но мужчин увезли обмывать награды куда-то в секретное место.

…Пролетела весна. В начале лета папа, снова таясь, засобирался «туда», к Медведеву. На этот раз один, Королёва оставили «для военно-спортивной работы в тылу».

– Я тоже хочу на фронт! – твёрдо заявила отцу Ярослава.

– Что, надоело горшки выносить? Лёгкой эта работа уже кажется? Иди тогда зенитчицей, как раз девушек набирают…

– А сколько весит зенитка?

– Да я пошутил! Ты чего, дочь?!

– Нет, правда, сколько?

– Среднего калибра – почти пять тонн.

– Во! Это – моё!

Хорошо, что мама не слышала их разговор. Она неделями не возвращалась из больницы, там оставалась ночевать. Когда, уставшая до предела, мама вернулась домой на Большую Калужскую, на столе у самовара её ждали две прощальные записки – от мужа и единственной дочери. Она успела их прочитать, прошептала: «Спаси и сохрани!» И – упала без чувств…

А Ярослава в тот самый момент ехала на поезде в Ростов. Вагон плацкартный, переполнен ранеными, что всю зиму защищали столицу, а теперь отпущены долечиваться домой, на юг. Она сразу навела порядок в купе. Одного безрукого в застиранной гимнастёрке взяла на рывок, словно штангу, и подняла на верхнюю полку.

– Здесь тебя никто не побеспокоит. В туалет захочешь, не стесняйся, скажи – я тебя так же аккуратненько спущу.