Виктор Королев - Самый страшный день войны

Начинали этот секретный объект ещё летом сорок первого. Потом строительство потихоньку заглохло, а когда Ростов пал и немцы перерезали главную нефтяную магистраль, всем стало ясно, что бакинская нефть под угрозой, а это значит, что Красная Армия может остаться без топлива. И мы тогда проиграем войну, погибнет страна. Выход один: срочно проложить в калмыцкой степи три с половиной сотни километров железнодорожных путей. Любой ценой!

Сначала Глафира была нормировщицей, кладовщиком, завхозом. Научилась ездить верхом. Научилась ругаться с начальством, выбивая сверх положенных нормативов лопаты и кирки, головные уборы и рукавицы, еду и питьё. Тысячи человек строили эту дорогу Кизляр-Астрахань. Их надо было накормить, обеспечить всем необходимым. Люди работали без выходных, падали от усталости, болели. Но больше всего страдали от песчаных бурь и жажды.

– Вы что, не можете сюда привезти воблы? – орала Глафира на астраханских снабженцев по телефону.

Солёная рыба воду в организме задерживает, если полчаса вытерпеть жажду, пить потом меньше хочется. Выбила землекопам целый вагон рыбы. Из шпал и брезента научила навесы делать – одна смена спит в тени, другая работает. Так по очереди, по двенадцать часов. По сотне человек в бригаде.

На стройке её уже все называли уважительно – Глафира Петровна. А то и просто по отчеству, как отца в ростовском депо. Один мальчик, черноволосый, кудрявый, всего-то лет на пять младше, однажды назвал её тётей.

– Тётя, пить! Во-ды! Пажалюста!

Смешно, тётя в девятнадцать лет. Дала ему свою фляжку.

– Иди под брезент, поспи!

Большая часть пути от Кизляра до Астрахани была уже готова, оставалось километров двадцать, когда в небе появился немецкий самолёт-разведчик. Глафира увидела его из окна штабного вагончика.

– Странный какой-то самолёт, фюзеляж сдвоенный!

– Ну, всё! – выругался военный комиссар. – Кончилась мирная жизнь!..

Самолёт крутился над ними минут десять. Через два часа прилетел снова. Прошёлся вдоль готового пути, развернулся, ещё раз пролетел над головами, потом взревел мотором, забираясь ввысь, и вдруг понёсся оттуда прямо на людей. Две чёрные точки выпали из него.

Рвануло так, что аж рельсы подпрыгнули, шпалы разбросало, подняв в небо тучи серо-жёлтой земли. Все штабные помчались туда, где туманом висел в воздухе песок, откуда раздавались крики пострадавших…

Это была первая бомбёжка. Всего две бомбы, девять раненых и трое убитых. К вечеру умер четвёртый – тот мальчик, что назвал её тётей. Ему оторвало ногу.

Назавтра мирная жизнь кончилась.

Их было много, очень много, и это были совсем другие самолёты. Они шли со всех сторон, даже с юга, от Каспийского моря. Покружив, они планировали вдоль железной дороги, их бомбы кромсали всё, что было сделано с таким трудом. Горела земля, горели шпалы, в клочья разлетались кибитки, времянки, обозы, склады. Жуткий вой сотен глоток, заглушаемый адским грохотом взрывов, стоял над степью…

Никто из них не мог тогда знать, что Гитлер сразу понял всю важность этой железнодорожной ветки. Когда воздушная разведка подтвердила невесть откуда появившуюся в степи секретную стройку, фюрер в бешенстве приказал стереть её с лица земли.

На помощь нашим железнодорожникам срочно прибыли из Кизляра платформы с пулемётными установками. Бойцы с ходу открыли заградительный огонь из спаренных «максимов», подбили несколько вражеских самолётов. Но было ясно: завтра всё повторится.

– Хоть бы одну батарею зениток! – скрежетали зубами командиры в штабе. – Хоть бы одну…

– Немцы по рельсам летят, – тихо сказала Глафира. – Рельсы бликуют на солнце, это для них ориентир.

– И что? – в вагончике стало тихо.

– Да просто… На насыпи у нас щиты стоят, которые путь закрывают от оползней, от бурь песчаных. Пока движения по ветке нет, можно их на рельсы положить – сверху путь не будет видно. По крайней мере днём…

– А что? Это идея! Молодец, Петровна, светлая голова у тебя!

За ночь так и сделали. А когда солнце поднялось и послышалось гудение приближающихся самолётов, раздалась по цепи грозная команда:

– Воздух! Всем лечь! Не шевелиться!

В тот день – да и в последующие тоже – потерь было меньше.

В середине июля её почему-то вызвали в Астрахань. Думала, с отцом что случилось. Оказалось, наградить решили за ударный труд. Премировали отрезом на платье. Тёмно-синей шерсти.

– Ну что, Глафира Петровна, пойдёте учиться на машиниста паровоза?