Кира Бородулина - Эгоисповедь

Голос в трубке сказал, что это Вита. Кто такая Вита, я вспомнила только минут пять спустя. Вредина из параллельного класса, которая пыталась играть рок и почти выпрыгивала из кожаных штанов, строя из себя роковую девушку. Постоянно таскала с собой гитару, но играть не умела, размалевывала веки черным карандашом и бренчала цепями. Носила толстовки с модным тогда «Королем и Шутом», но на самом деле не любила их.

– Я слышала, ты репетиторством занимаешься, – продолжила она.

Я подтвердила. Неужто она решила английский подучить?

– Я хотела дочку приобщить…

– У тебя дочка есть? – я так и села.

– Есть. Три года уже.

Оказалось, Вита родила на втором курсе. Мы ведь разошлись по институтам, потеряли друг друга из виду, и я понятия не имела, как сложились жизни моих одноклассников и уж тем более не одноклассников. Собственно, я их и не знала особо – я училась на дому со второго класса и до последнего звонка. Детство мое прошло в специализированном детском садике для очкариков, потом он перерос в школу, но после первого класса она закрылась. Выхода у меня было два: либо интернат, либо домашнее обучение.

– Только через мой труп! – заявил тогда отец по поводу интерната.

Я благодарна ему. Не представляю, как бы я выжила вдали от семьи в столь нежном возрасте и будучи такой беспомощной. Вот и выросла, как аристократка – индивидуальное обучение, музыка, два иностранных. У меня было свободное время, нормальный цвет лица и сон, а товарищей мне хватало по увлечениям.

– Я вообще не знаю, что делать с малышами, – призналась я.

У меня и со взрослыми та же проблема, но их у меня пока и нет. Так, школьники, которым надо помочь с домашкой.

– Да там все просто, только играть! Мы ходили на развивашки, кое-что она уже знает. Пусть уж не забывает, слышит язык хотя бы…

Что греха таить – привязанности к детям я не питаю. Своих пока нет, а чужие меня не трогают. Я не представляю, как с ними играть, о чем говорить, они меня раздражают нытьем и капризами.

– Ясно, – голос Виты заметно погрустнел.

– А сама ты совсем в этом никакая? Лучше тебе с ней поиграть, простым словам ее научить, чем чужой тетке, – совесть не позволила мне просто закончить разговор. Что-то подсказывало, что и Витке этого не хотелось.

– Она меня как учителя не воспринимает, – усмехнулись на том конце провода, – да и мои знания оставляют желать лучшего.

У нас была одна учительница, которой я благодарна за выбор профессии, а те, кто учился в школе, считали ее бесхарактерной, потому что она позволяла им пинать балду на уроках. Я знаю, она никого не хотела напрягать и быть этакой мегерой, от которой уходят с гудящей головой и недобрыми словами.

– Пусть лучше отдыхают у меня, – делилась она со мной.

Когда ты один и на своей территории, учителя общаются с тобой иначе.

Слово за слово выяснилось, что с мужем Вита разошлась, практически все время проводит с дочерью и, как ни тяжело признаться, они устали друг от друга.

– А садик? – я присела на стул у трельяжа.

– Пока у нее садик, у меня работа. Там, конечно, отвлечешься, но не наполнишься. Не в смысле, от дома не отдохнешь, а энергии не соберешь, чтобы домашним отдавать. Женщина должна быть счастливой – тогда все вокруг будут счастливы. Жаль я это поздно поняла. Теперь трудно этого достичь, когда все на тебе.

– Хочешь, встретимся, поболтаем? – предложила я, удивляясь себе.

– Знаешь, я была бы рада, но не знала, как к тебе с этим подъехать, – засмеялась она, – я ведь о тебе только слышала, но почти не знаю лично.

Я ее тоже не слишком хорошо знала – считай, со слов Лики, а у них всегда были контры.

– Что, от учеников отбоя нет? – прошелестел мимо Женька.

Я махнула рукой и продолжила разговор:

– Ко мне легко подъехать, я не такая страшная, как обо мне говорят.

Я знала, меня считают умной, серьезной и необщительной. И это правда. Но такой сделала меня болезнь и затворничество. Поступив в институт, я вышла в мир с открытым сердцем, любовью к людям, но уже сложившимся человеком. Сокурсникам было со мной непросто – на меня не действовали поговорки вроде «один за всех и все за одного», «куда все, туда и я», «за компанию и жид удавился», «с волками жить – по-волчьи выть». Не было в моей жизни такой компании, за которую удавилось бы полубелорусское отродье. Теперь меня снова тянуло в затвор, общение будто перепачкало за пять лет, я словно провоняла чем-то, что мне хотелось выветрить, смыть, отскоблить с души.