Владислав Боговик - Пустота

– Мг, – кивнула Семёновна, и он ушёл.

Через пару дней Григорьевичу стало плохо. Он не мог встать с постели. Коля решил, что отец умирает и заставил всех собраться, дабы обсудить наследство.

– Смотрите, – сказала Яна, – тут всё просто. У нас есть пай, дом и трактор. Отец живёт у меня – значит пай мой. Дом уже давно подарен Пете. А трактор пусть забирает Коля.

Петя промолчал. Коля согласился. На следующий день Григорьевич гулял по двору.

Спустя три недели по селу пошёл слух, будто Тамара давным-давно дома. Стало ясно – забирать обратно Григорьевича не будут. Петя взял на подмогу жену и поехал выяснить, так ли это, а в случае чего забрать отцовские вещи и документы.

Тоня встретила их криками и матом:

– Вы чего?! Вы чего сюда явились?! Вас кто приглашал? Мам, выгони их! Идите! Идите на хуй!

– Мы за отца…

– Отца?! Отца?! Этого никчёмного старика?! Да он ссыт везде и ничё не делает! Он здесь не нужен! НЕ-НУ-ЖЕН! А ты только наживался на нас! И кукурузу у нас брал, и мясо тебе отец давал, и то и сё! А теперь забирай его и уёбывай! Слышишь?! Уёбывай!

Петя улыбался. Его жена расплакалась. Выбежала Валя и увела разъярённую сестру.

Договориться нормально не вышло. Петя уехал домой без документов, зато с тремя мешками одежды. Вещей Григорьевича там оказалось от силы десяток. Всё остальное – это ненужные грязные тряпки, детские кофточки и рваное женское бельё. Семёновна сказала немедленно вызывать полицию. Петя так и сделал. Мужчины в форме Тоню усмирили, и та отдала паспорт, кредитную карту и прочие бумажки.

Яну такой исход не устроил. Отец ей уже надоел. Он портил настроение и мешал приводить подруг. Вечером в этот же день она подошла к Пете и попросила забрать отца к себе:

– Он же тебе подарил дом. Там и поселишь.

– Ян, там нет места. Везде стройматериал и голые стены.

– А ты быстренько сделай одну комнату. Я ещё две недельки подержу его у себя. Две недели тебе хватит?

Они помолчали, Петя тихо процедил сквозь зубы: «Хорошо-хорошо», – и ушёл.

Он не хотел видеть ни Яну, ни Колю. Решил сдать свою квартиру, снять двухкомнатную, перевезти отца в город и там досмотреть за ним. Но Семёновна сказала не торопиться. У неё по соседству недавно купили дом и по всей видимости жить там пока не собираются. Она нашла номер дачника, позвонила и договорилась об аренде. Цена устроила всех – пятьсот гривен в месяц.

У Пети отлегло на душе. Он нанял людей. Те вычистили двор от двухметрового борщевика и диких слив, убрались в доме, побелили стены и потолок. За это хозяин первый месяц уступил.

Скоро для Григорьевича наступит первая ночь в новом доме. Кто-то невидимый тянет солнце за горизонт. Оно не хочет поддаваться. Опускается нехотя, оставляя оранжевые следы на тучах. Одинокая улица разлеглась растрёпанной нитью. Из двора выбежал счастливый Рекс и галопом помчался в кусты. За ним вышла Семёновна с тарелкой макарон, прикрытых кляксой кетчупа, и её внучок Стёпа. Из травы волнами раскатывались обертоны кузнечиков.

Подойдя к дому Григорьевича, она посмотрела в окно: старик, сидя на кровати, пытался стянуть с себя подгузник.

– Что это вы уже разделись? – спросила Семёновна, войдя в комнату.

Он вздрогнул.

– Сначала – ужинать. А потом я загляну ещё разок и помогу вам. Одевайтесь обратно и давайте к столу.

Он подтянул подгузник. Начал надевать спортивки, но нога никак не могла попасть в штанину, и они сложились гармошкой на полу. Григорьевич горько вздохнул. Семёновна подняла штаны, потрогала – мокрые. Значит нужно переодевать. Из ящика в прихожей она достала новый подгузник – там хранилась целая стопка про запас – и отнесла старику. Он махнул рукой, мол, оставьте меня наедине.

Из комнаты слышалось медленное шуршание и оханье.

– Ну, что там?! – спросила Семёновна.

А в ответ тишина. Она решила зайти. Григорьевич пошатывался возле кровати, ухватившись правой рукой за быльце, а левой держал надетый на одну ногу подгузник. Сваха без лишних слов усадила его и быстренько одела.

– Идите кушать. Там макароны стынут.

– Вот это дело, – сказал Григорьевич и потопал к столу.

Семёновна понесла вонючий белый клубок в мусорку. Он растянулся и подскакивал при ходьбе, как йо-йо. Стёпка пальцами прищемил нос, скривил лицо и выбежал на улицу поперёд бабушки.

Григорьевич хоть и понимал, что он в чужом доме, ощущал пол, ходунки, разговаривал со свахой, понимал, что сейчас будет есть чужую еду, но в мыслях был далеко отсюда. Представлял, как Тамара наливает рюмку «для лучшего пищеварения», он выпивает и ужинает под звуки хрипящего радио, время от времени поглядывая на жену. Как она там? Как она без меня? Так далеко от дома. В больнице, небось, гадко. Запах лекарств. Чужие люди. Но это ничего, главное, чтобы пожила ещё. Чтобы увидеться ещё. Знаю – осталось недолго. И мне и ей. Одного хочу. Перед смертью хоть разок в Тамарины глаза взглянуть. А глаза у неё никогда не менялись. Кожа старела, волосы старели. Мысли, может быть, тоже. А вот глаза… светятся молодостью. Они всегда красивы, как и душа.