Светлана Леонтьева - Устами младенца. Соцгород – 2

Любовь трудно понять, это что-то из области жестов, взглядов или наоборот призакрытые глаза, втягивание своего тела, прижатие. Замуж хотелось до изнеможения. Пульхерия обещала: уйти от мужа, продать квартиру, поменять район проживания в Соцгороде, отдать все свои сбережения Григорию, хочешь, хочешь, служанкой буду твоей? Но Григорий даже не думал воспользоваться всем, что ему само шло в руки. Какие, такие сбережения? Чушь. Я мужчина, я сам заработаю. Какая квартира? У меня есть своя. Какая дача? Да у меня мама в Стригино проживает! Оставь, Пульхерия, все, как есть. Ничего не надо выдумывать. Наслаждайся редкими встречами, короткими часами, одной ночью в месяц. Другого графика у нас нет!

– Но что, что мне делать? Ждать?

– Жди!

– Чего?

– Всего! А точнее жди малого, большее само придёт. Так советуют психологи.

– То есть мне стоят в очереди, примерно сотой по счёту оттого, что на первом плане у тебя поиски работы, которую ты никак не найдёшь, кроме этого квартира, где ты затеял ремонт среди зимы, какие-то невероятные планы, которые ты никогда не осуществишь!

– Ну…отчего же сотой…

– То есть тысячной? Миллионной?

Но Григорий просто снова прижал Пульхерия к себе, притянул её, женщина прогнулась всем телом, раскинула руки, обвила Григория ногами…

Говорить о смысле жизни было смешно.

Ой, как пел бездомный соловей в эту ночь. И откуда он взялся так рано этой весной? Песня была редчайшая. У соловья редкий голос.

– Соловьиный тенор…

Пошутил Григорий.

На эту встречу он принёс немного еды, видимо удалось ему заработать что-то. С этого дня Григорий стал много и часто выпивать. Вообще, мужчины, которые изменяют жёнам, заканчивают жизнь горькими пьяницами. Но не в этом дело, а в том, что Пульхерия поняла науку страсти, песнь страсти, огонь желаний. Казалось бы, банальные слова, песнь, наука, огнь, но если их расположить в определённом порядке, то начинает сладко ныть живот, начинается в чреве лёгкое покалывание, чуть подрагивают пальцы. Григорий тогда схватил Пульхерию за шею и долго тряс, приговаривая, твоя любовь пройдёт, испепелится. Всё проходит, всё меняется. Но Пульхерия, как изголодавшееся животное с нетерпением ждала звонка от Григория, она умоляла высшие силы, упрашивала их, ну хотя бы ещё одну встречу, ещё один раз!

Но самое смешное то, что в один прекрасный момент или, наоборот, просто в какой-то момент, Пульхерия ощутила, что сердце опустошилось. Они стояли на остановке площадь Свободы, ждали какого-то автобуса, Григорий что-то говорил, губы его шевелились, аккуратно подстриженная бородка двигалась вместе с челюстью. Текст звучал, словно отдалённо от Пульхерия:

– Скажи своему мужу, Пуля, чтобы он…

Далее следовали какие-то обидные замечания, якобы муж у Пульхерии недостойный человек, что он всё делает не так. Что он плох, уязвим, слеп. И ещё что-то…

И это «скажи своему мужу» прозвучало так нелепо, так глупо, что Пульхерия подумала, кому ещё мне надо что-то сказать, может, твоей Валентине Егоровне? Может родне и соседям? Может, всему Соцгороду? И разве Пульхерия почтовый голубь, чтобы разносить информацию? Пульхерия про себя усмехнулась, представив, как она, придя домой, произнесёт: «Привет, муж! Тебе передал мой любовник Григорий, чтобы ты был осмотрительнее. Видишь ли, у него есть претензии по поводу твоей гребаной гигиены! Это отражается и на его физическом здоровье!»

Далее Григорий занял у Пульхерии сотку на проезд, пообещав, что через пару недель он позвонит. Но женщина пожала плечами и ничего не ответила. Григорий был уже изрядно пьян…

Песнь страсти, если бы Пульхерия её спела сейчас, прозвучала бы так: Не говори, пожалуйста, ничего не говори, итак всё каменеет от слов твоих: улицы и дома. Даже эти ранние, как цветы, фонари, даже каменная я сама. Возьми руку мою, а она, что кирпич, тяжела и красные ноготки. В чреве камни отныне. А их кличь – не кличь, всё равно не слышат, не внемлют, стынут…

А ведь он был рядом, был над ней, целовал лицо. Он был как наваждение, как розовое, сладкое, верблюжье родовое, родное, Он сотрясался в оргазмах, он плыл, как корабль, он пах мятой и цветами. Он добивался, он старался, он пытался, чтобы Пульхерия тоже испытала жгучую, трепетную сладость. Он готов был делать всё, что она просила, умел во время останавливаться, замирать, мог не двигаться, мог, наоборот, ускоряться, замедляться, просто лежать рядом или сверху, гладить скользкую поверхность, находить языком выпуклость или ямку, затем дышать или наоборот, затаить дыхание. Мог! Бабий угодник! Мог говорить то, что Пульхерия хотела услышать. Мог молчать или шептать бесстыдные, только им знакомые слова…ежик, зайчик, мишка…Он был хорошим любовником.