Наталья Пичугина - Роман в четыре руки

Они не успели увидеть её живой.

– Она не захотела остаться, – сказал младший сын. – Она почувствовала, что мы здесь, успокоилась и ушла.

Её удивил ход мысли сына и то, что он подтвердил её собственный.

Мама… Она же бабушка Полина… её независимая и самостоятельная личность не допускала остаться недееспособной на руках чужой судьбы – дочерней судьбы, которую она не принимала до последнего дня, но и не осмеливалась ей препятствовать, отчего и страдала неутешно.

Довольно того, что дочь безропотно несла этот груз материнских страданий за её судьбу – теперь, в своем состоянии между небом и землей, мать это увидела. Да и небо ей показалось бесспорным прибежищем, она выбрала его, ни секунды не сомневаясь. Последние несколько лет перед приездом старшего внука она жила одна и держалась. После приезда внука – попала в реанимацию.

– Она расслабилась, – сказал младший сын. – Держалась, пока была одна, а как брат приехал – расслабилась.

Этот младший.. оказался проницательным.

Накануне Полина видела: собиралась тётя Валя куда-то, разглядывали они с бабушкой по очереди на свет снятые с себя шёлковые «комбинашки», как стирали и «комбинашки» эти, и платье шотландское – бабушкино, фланелевую кофточку, двухслойную юбку, которую в доме называли Полининой…

(Потому что когда бабушка обвязывалась этой длинной, из сборенного цельного толстого полотна, пришитого к поясу, юбкой и садилась на высокую, самодельную, трёхногую табуретку, внутрь которой забивалась Полина, Полины обнаружить было нельзя. А прятать её так приходилось с месяц кряду, так как Полина, поскольку не дочь дяде Вале и тёте Вале, а племянница – была первой кандидаткой на эвакуацию из Ленинграда в детском поезде без семьи: своих детей воевавшему комсоставу разрешалось не отсылать в эвакуацию принудительно. А Полину не разрешалось оставлять при семье… Вот бабушка и прятала ребёнка, как могла, от уполномоченных, собиравших по домам на отправку детей в тыл. Полина, – по бабушкиным словам, – то «окопы с тёткой пошла рыть», то – в баню, то к однокласснице, то еще куда-то девалась: дети, мол, как ни ослабли – не углядишь. А Полина сидела в это время – под бабушкиной юбкой.)

…Щупали бабушка и тётка развешенные для сушки вещи – успеют ли высохнуть к раннему утру: надо, чтоб высохло, так как в шесть уже все, кто собрался ехать, будут в сборе, они знают, в какую деревню лучше ехать, хоть поздно предложили присоединиться к их компании тёте Вале, да лучше поздно, чем никогда: одной-то с таким делом не справиться, пока, кроме соседских улиц, и в городе-то тётя Валя ничего не видела и не знает.

Собирала бабушка дочь свою в деревню – обменивать носильные довоенные вещи на продукты, «комбинашки» шёлковые наказывала обменять только на сало или на масло, или на какие-нибудь другие жиры, хоть на медвежий, хоть на гусиный, – если ни сала, ни масла не дадут. Платье из шерстяной шотландки, юбку (из неё две юбки можно сшить) желательно тоже на жиры или на солонину, или, на худой конец, – на сыр – «я его прокопчу», чтобы подольше не портился, или высушу даже, или – его в первую очередь детям скормим.

– Мама, я – донор, ты забыла – масло все-таки будет, мне двести граммов масла за четыре сдачи крови положено.

– Четыре сдачи – это месяц, а у тебя, кроме нас с тобой, четверо.

– Мама, я бы и картошку за юбку взяла.

– Продешевишь, на санках и мешка не довезёшь, а картошку, я слышала, скоро привезут для эвакуированных. А пока не привезли, я к твоему возвращению займу персонально для тебя десяток. Как говорится, Бога не гневи: свёкла очень полезна, потерпим и без картошки. И платье себе сошью, пока ты ездишь: соседка узнала, что я костюмер, попросила сшить ей новое платье, у неё и машинка есть, хотя я сказала, что и на руках могла бы сделать как надо, а за работу отдаёт два старых – из них выйдет полное добротное новое.

– С тобой, мама, и при желании не пропадёшь.

– Да уж; сама-то будь осмотрительной.

…Сейчас бабушка развернула клочок газетки, вынула большую красную деньгу с портретом Ленина и цифрой 30.

– Зажми в варежке, сначала отдашь деньги, потом дашь бутылочку, они знают, что Оля у нас маленькая, а вообще-то молока не продают, у самих – семья большая, а корова одна.

Полина сделала всё, как велела бабушка, а выходя за соседские ворота, сама не поняла, на что загляделась, кольцо калитки почему-то ударило именно по бутылке, в руке у Полины остался только её верх. Так, держа перед собой остаток посудины за горлышко, Полина и предстала перед бабушкой. Бабушка, как тогда в Ленинграде, всмотрелась в Полину, только и сказала: