Ислам Ибрагимов - Ночь музеев

Что делать с жаждой литературы? Желанием писателя вывести из себя коварное вдохновение, повергающее его в длительное беспросветное уныние? Владислав Романович чувствовал, как его шею сдавливают чьи-то руки, как они принуждают его к действию; писательство оборачивается болезнью подобно любви, которую не с кем разделить. Образы – это звезды, которые вскружат голову каждому наблюдателю. Бесталанность есть молот, который обрушивается на голову всякому самозванцу.

Владислав Романович судорожно оттолкнул от себя одеяло. Холодный пол уколол его слабые ноги. В челюсти загремела боль от резкого движения головы. Несмотря ни на что он встал, противясь боли, надел тапочки спрятавшиеся под кроватью, зажег свечу нежелающую зажигаться. Свет ударил по его глазам, запах свечи был отвратителен, листья бумаги нельзя было разделить друг от друга, перо сопротивлялось, на стуле невозможно было удобно расположиться – весь мир протестовал против Владислава Романовича, и он знал об этом и шел ему наперекор.

Наконец он взял перо как подобает и принял удобное положение сидя. Мысли незамедлительно потухли. Безмолвие распространилось непроглядным туманом. Владислав Романович сидел неподвижно и чернила капали с пера на бумагу. Бывает момент, когда отчаяние настолько захватывает тело что всякое движение разом прекращается, это схоже с осознанием бытия или разочарованием в жизни – это напоминает удаление зуба с последующей болью.

Владислав Романович обратил внимание на лист, испещренный каплями, чернил и его собственных холодных слез, которые незаметно покинули глазницы, не выдерживая натиска этого странного, необъяснимого разочарования. Владислав Романович вглядывался в эти капли, которые отражали свет от свечи. Он пытался разглядеть в них то, что могло бы помочь ему. Его взор, обращенный к слезам на листке и кляксам чернил напоминал взгляд направленный на нечто сокровенное в чем могла таиться непроницаемая тайна доступная лишь определенным страдальцам.

Свет напоминал золото. Он был золотым отображением свечи или отсветом чего-то золотого помещенного в каплю? Владислав Романович улыбнулся собственной глупости, которая подсказывала ему что свет есть золото, но мысль эта все равно не покидала его, и он вгляделся в самую меньшую каплю, по его мнению, самую заповедную и немыслимую; правда слеза эта быстро впиталась в бумагу и забрала с собою таинственный отсвет свечи. Таким образом остались только капли чернил, которые не замедлили впитаться следом за слезами. Лист бумаги стался сухим.

Владислав Романович подпер рукой голову и вгляделся в окно. Мир предстал перед ним в смутных красках ночи и свет от свечи не давал ему должным образом разглядеть происходящее на улице. Ему послышалось как бездомная кошка замяукала и точно запищала – до того неприятен был ее зов, сосредоточенный к потемкам покинутой улицы. Владислав Романович не видел кошку, но он представил ее себе рыжей, пухлой, с пушистым хвостом и аккуратной походкой. Кошка ушла из его мыслей пройдя некоторую дистанцию.

Послышался одинокий голос воробья, разом потухший в безмолвии. Владислав Романович сомневался в том, что воробушек способен бодрствовать в столь поздний час. Ему было известно, что человек единственное животное, которое страдает по собственной воле и по собственной воле бодрствует, подпитывая это страдание. Воробушек в очередной раз возвестил о себе и затем смолкнул, больше не искушая Владислава Романовича надеждой на то, что он проспал достаточное время для наступления утра.

Владислав Романович почувствовал спертость воздуха и приоткрыл окна. Холод обвеял его восседающее за столом тело, приходившееся точно лишним грузом для неповторимых мыслей и невообразимых идей, которые невозможно было извлечь наружу по причине слабости, сдерживающей их. Владислав Романович начал мириться с тем, что вдохновение покинуло его. Почувствовав дуновение майского ветра, приправленного цветением природы, обычно дремлющей ночью, но все же истощающей свой всесторонний торжественный над недавней спячкой под сугробами зимы запах свободы вдохновляемый и вдохновляющий, повергаемый и повергающий других своим великолепием в небывалое наслаждение Владислав Романович под воздействием невероятного эффекта природы властвующей над людьми своим влиянием вдруг очнулся от хандры и воспрянул духом. Он встал из-за стола и прошелся по комнате; стены квартиры не давали ему свободы размышления, словно тем самым они воздвигали границы безграничному и потому Владислав Романович был вынужден немедленно одеть на себя плащ и шляпу дабы покинуть квартиру, сдерживающую его талант и вдохновение.