Виорэль Ломов: Тихая заводь бытия. Три провинциальные истории

– Это всё нам? – спросил Пук, указывая на стол.

– А кому же еще? Проходите. Ой, экскьюз ми, руки помыть, с дороги? Рудик, проводи гостя. Гарик, не стесняйтесь!

Ванная знала ремонт, но лет двадцать назад. Унитаз был без бачка. А, вон он, как ласточкино гнездо, под самым потолком. Вода устремилась вниз со страшным гулом. Горячей воды не было. Когда Пук взглянул на себя в зеркало, ему показалось, что у него взгляд растерянный, а сам он стал меньше ростом.

– Я забыла сказать, горячей воды нет. Лето, саммэ, – сказала Александра Львовна.

– Ничьего, это хорошо, – сказал Пук.

– Как вам мой кафель? – готовясь выслушать похвалу, спросил мистер Эйлер.

– Кафел?

– Да, кафель. Сам выкладывал! Плитка. – Рудольф Никодимович нарисовал в воздухе квадратик, а миссис Эйлер достала из-за стола отломанный кусок кафеля.

– О, хороший кафел.

Рудольф Никодимович подтолкнул супругу:

– Тебе всё не так!

– Ну что, дорогие гости, – обратилась миссис Эйлер к Пуку во множественном лице, – приступим? Гарик, не смущайтесь. Это колбаска, рыбка, оливье… Хлебушек. Вот хлебушек. Э брот.

Хлебушка было нарезано две буханки – черная и белая.

Александра Львовна через пять минут перешла на «ты» и стала похлопывать Гарика по плечу и руке. Гарик, как истинный джентльмен, ничем не мог возразить даме, даже несколько экстравагантного поведения. Поведение – это право дам! Он только приятно улыбался, чем приводил Александру Львовну в еще больший восторг.

«Не должен же пойти в убыток день за свой счет! Женишок-то в самом соку, созрел, сам просится в руки! Надо же, лет как моему, а прямо козликом. Хорош! И шрамы не иначе от бабья. В мире-то бабья – о-го-го! Живо определят!»

– Рудик, водочку, перед горячим. Гарик, это так, салатики разные, а потом будет горячее, ушица и прочая холера. Рудольф Никодимович с утреца поймал вот таких судачков!

– Ушитца? Что есть ушитца?

– Ушица – это всемирно известная уха.

– Ух-а?

– Не понимает ни хрена! – сказал Рудольф Никодимович. – Ушица – это суп, галина бланка, су-уп, ферштейн?

Мистер Эйлер показал, как в воде плавает рыба. У него это больше напоминало плывущего человека, но Пук понял, что речь всё-таки идет о рыбе. Гость широко улыбнулся и сказал Ихтиандру:

– Рыба – фиш?! Ушитца… Суп!

– Да-да, рыба! Ушица, суп!

И хотя на столе не было свободного места от еды, Пук догадался, что это только прелюдия. Что ж, риск он везде риск, даже за столом. Какая дичь, что в России нет еды, кто это придумал?

Рудольф Никодимович меж тем разлил водочку, провозгласил тост:

– Выпьем, господа! Рекомендую: водка, как слеза! «Распутин»!

«Выпил уже», – решила дочь, а жена оттерла супруга и, широко улыбаясь гостю, провозгласила:

– Гарик, за вас! За вашу прекрасную страну Грейт Бритэн! – И она подтолкнула локтем Пульхерию.

Та протянула Гарику свою рюмку. Пук чокнулся со всеми и выпил отдающую ацетоном водку.

– Как? – вылез из-за спины супруги Эйлер.

– Распутин! – Пук подмел винегрет, взглянул на хрусталь в овощах и майонезе.

– Вы кушайте, кушайте! – забеспокоилась Александра Львовна, наваливая на тарелку гостя продуктов, как на два дня похода в саванне.

– О, я уже!

– Не говорите! Какое уже? Это еще! Не говорите! Я не слышала это! Бат нот!

– У нас не принято «уже», у нас принято только «еще»! – отчеканил мистер Эйлер.

Жена погладила мужа по голове, ласково шепнула ему:

– Уже?

Рудик еще разлил водку.

Гарри Пук на слух улавливал нюансы русской речи, но самому укладывать слова в связную речь ему было сложновато, чувствовалось отсутствие практики. Он попытался произнести тост за их прекрасную дочь, но от обилия недостающих слов и простора замысла не свел концы с концами. Александра Львовна спасла положение.

– Да чего там! – воскликнула она. – У нас прекрасная дочь! Вы еще не раз убедитесь в этом! Да вы кушайте, кушайте!

Рудольф Никодимович обнял Пука и прослезился. Пук почувствовал себя среди своих. Он зажмурился, и в нем пронеслось: «Ах, как славно! Какие там, к черту, Азорские острова, пумы и крокодилы? Зачем они? Кому они нужны?»

– Какая у вас дочь! – пытался он доказать через пятнадцать минут мистеру Эйлеру. – Ее так любит медведь!

– А какой у меня был предок, Леонард Эйлер! – возразил Рудольф Никодимович.

– А козел! – продолжил, смеясь, мистер Пук. – Козел! А-ха-ха! Козел, вот так на мисс Пул, а мисс Пул его тук сюда, – Пук стукнул себя по лбу кулаком, – и он бежать! Лев!..