Любовь Бортник - Бремя чести

Худо быть полным недостатков, но еще хуже быть полным ими и не желать сознавать их в себе, потому что это значит прибавлять к ним еще самообман.

Б. Паскаль

Какими тщеславными мы не оказались бы, красота – страшная сила. А красота женщины – исцеляющий напиток, и в то же время смертельное оружие. Главное – правильно употреблять одно, и правильно применять другое.

Арабель возвращалась домой уставшей и обеспокоенной. Ей казалось, что те слова, которые она произнесла тому месье, коим был Ален, приведут её на эшафот.

Ален бродил в тот вечер ещё несколько часов, и с каждым шагом всё больше запутывался в лабиринтах улиц. Оглядевшись по сторонам он понял, что не представляет в какой стороне его дом, ведь он никогда не ходил пешком – к самому порогу его поместья на окраине Марселя его обычно доставляла карета.

В его голове крутились слова той девушки, что без зазрения совести подала ему руку в трудный для него момент.

– А она не промах, не струсила передо мной.

И тут он понял, что поспешил назвать её тогда грязной девкой. Он не видел её лица, не разглядел ни одну черту, кроме руки. Жилистой, но аккуратной, цвета миндаля, которая пахла ванилью, мускатом и всё тем же миндалём. Только рука, до локтя освещённая масляным фонарём.

И голос. Он не мог его позабыть, мягкий, нежный, с утончённым прованским акцентом. «Таким голосом обычно разговаривают лучшие актрисы Парижа», – подумал он. И ему бы не знать, ведь его подруга Годелив вот уже два года живёт в Париже и выступает на сцене «Комеди Франсез». 1 1 «Комеди Франсез» – единственный во Франции репертуарный театр, основанный в 1680 году декретом короля Людовика XIV.

Годелив…Своенравная, страстная девушка, что так пленила его ещё во время их совместного времяпрепровождения в Генуе. Мать Годелив была сводной сестрой отца Алена, и в то же время – его единственной выжившей родственницей. И если бы Ален и Годелив слушались родителей, а не сбегали из дома сеньора Джентиле, который принимал их всякий раз, когда родители Алена приезжали отдыхать в Геную, да так что их искали до позднего вечера, а иногда и всю ночь, может они не стали бы такими, какие они есть сейчас. С раннего детства Ален не привык к тому, что его поучают, он не мог усидеть на месте.

Прекрасные дни в Генуе, дни свободы и полного равнодушия к происходящему. Ален знал, что они с Годелив не родные кузены, а поэтому не бросал надежды завоевать сердце белокурой красавицы. Это оказалось очень просто, и он со временем стал понимать, что любая девушка сделает всё, что он захочет по одному мановению его руки. Став старше, Годелив перестала его интересовать как девушка, и они превратились в просто друзей. Но неуёмная натура Алена, и страстная чувственность Годелив взяли верх над их разумом и превратили их в постоянных любовников безо всяких обязательств и смущений.

Есть ли на свете прекрасней девушка, чем Годелив? Он не знал. Но одна рука той незнакомки казалась ему прекрасней той тысячи рук, которую он видел.

Он блуждал и блуждал, теряясь в лабиринте тёмных улиц, но, заметив вдалеке свет, быстро поспешил на этот знак судьбы. Масляной фонарь горел напротив лавки мадам Гобер, в которой продавались лучшие ткани Марселя. Ален подошёл к стеклянной витрине, и вгляделся в своё отражение. Он не увидел своих глаз.

Нет, конечно, у него были органы зрения, но они являлись лишь оболочкой. Глаза были пусты, безжизненны, одиноки.

Стук копыт по мостовой вывел Алена из состояния задумчивости. Он поднял руку и указал приближающейся карете, чтобы та остановилась.

– К дому Д’Амбруазе, да по живее!

Ни одна добродетель не искупает пороков.

Ювенал

То, что прошло, нельзя возродить, можно лишь остановить процесс разложения. И гадость внутри ты не уберёшь, как бы ни старался, и как бы не была сильна красота, и любовь, что её дарует.

Посреди ночи он ввалился в свою комнату. Никто не заметил его отсутствия – со своих увеселительных встреч он часто приходил под утро.

Заперев комнату на ключ, чтобы никто не отвлекал его, никто не донимал расспросами, он завалился на кровать, не сняв грязной одежды.

Он хотел побыть один. Впервые за долгие-долгие годы, а может, и за всю жизнь. Он вспоминал слова незнакомки, её голос, её руку. Руку, длинную, нежную, сильную, с грязью и засохшим тестом под ногтями. Даже эта грязь показалась ему какой-то необыкновенной. Не такой, какая бывает у бродяг и попрошаек, эта грязь была олицетворением жизни, показателем того, что это было не привидение, и не ангел, сошедший с небес ради него, а обычная девушка, каких в Марселе тысячи.