Елена Поддубская - Дуры

– Тётя Дина, а где вы задействованы в этом сезоне? – вежливо спросила Ольга, принимаясь за нарезку.

Власова заломила руки:

– Олька, безбожница! Я и без твоих «тёть» играю в новой постановке старую медсестру.

– Про что спектакль? – мимоходом поинтересовалась Марина, вытягивая шею на манго. Единственным видом искусства для Стасовой была художественная лепка, выполненная её руками на чужих лицах.

– Про войну спектакль. Так решил Юрий Мефодьевич, – имя и отчество директора театра Соломина, Дина выговорила с подобострастием.

– Ну, если Мефодьевич, то терпи! – подмигнула Марина и первой подставила свой бокал под открытую бутылку: – Мне – все сливки!

– Как будто когда-то было иначе? Держи, Вареньевна! – согласилась Жанна.

Через час весёлые подруги пели песни. Тамаре приказали прекратить существовать ради мужа и начинать жить для себя. Ещё немного погодя решили зарегистрировать бывшую модель на программу «Модный приговор». Почему бы и нет? Стезя – её. Контекст – подходящий. Главное, правильно составить заявку. Ольга тут же села за ком плести жалостливую кипу инков. Что-то про несчастную судьбу брошенки. Жанна ходила по комнате, как учёный марабу и диктовала: «Мать моя – отчаявшаяся женщина, и ей срочно требуется помощь. Иначе…».

– Правильно, – соглашалась Марина. – Пусть они читают, и думают, что могут спасти чистую душу. А если не спасут, то гореть им в аду!

Фраза так понравилась Жанне, что она тут же включила диктофон. На память в таком состоянии Глинкина не надеялась. Ольга, забросив компьютер, сказала в микрофон нужное. Дина, перехватив инициативу, сказала это же нужное нужной интонацией. Марина по ходу записи подкорректировала свой же текст, вставив, что бессердечных редакторов замучит аллергия на коллаген, ботокс, силикон, а заодно и латекс. Тамара, глядя на выходки подруг, радовалась, что они взялись за её жизнь. В любом случае, кому-то уже давно пора было это сделать.

Подмосковная деревушка Семёновское приказала долго жить ещё в 1952 году. Именно тогда Мосгорсовет решил выкупить землю у жителей, а дома их, многие вовсе даже не ветхие, пустить под снос. Столица расширялась на запад от Лужников и Гагаринской площади, и Ленинский проспект, априори, не мог вести в деревню. Родительский дом, деревянный, добротный, с широкой печью и резными наличниками, стоял в конце теперешней улицы Вавилова. Вместо него Луковы получили двухкомнатную квартиру в соседних Новых Черёмушках ещё в шестидесятых. Тогда как избы, что были у графского имения Воронцово просуществовали до начала следующего десятилетия. В ожидании сноса заборы дворов стояли выщербленными, крыши зияли провалами, туалеты воняли невыбранными отходами, огороды и сады пришли в запущение. Дыхание стройки и динамика города наступали на старину в прямом и переносном смыслах, вытесняя из памяти новосёлов микрорайона безысходность и понурость деревни. И эта ассимиляция с жизнью новой, благоустроенной и весёлой, кипящей в многоэтажках многолюдьем, разнокультурьем и их разнохарактерностью привела к тому, что уже вскоре лишь старики помнили, что когда-то на месте Черемушкинского рынка стояла церковь, а часть трассы Ленинского проспекта проложена через кладбище.

Весной 1972 года жара держалась с начала мая. Это никак не облегчало подготовку восьмиклассницы Тамары Луковой к годовым экзаменам в обычной школе и музыкальной. Работать над гаммами и этюдами Скрябина и Балакирева приходилось подолгу. Мать звонила с работы каждый час. Тамара нервничала, грызла ногти, сушки, сухари, даже макароны. В один из особо знойных дней, кажется, это было двадцать второе мая, Луковой позвонила подруга – ещё та шаболда, известная на всю школу, как куряка и матершинница. Воспитанием детей её предки занимались исключительно во время путешествий по дну бутылки. Драные зады, по делу и без, казались методами самыми доходчивыми, отчего девчонка, единственная в армии пацанов и братьев, часто убегала из дома. Родительских прав её предков не лишали, оставляя, чем заняться профсоюзам и всяким там партийным органам местного значения. К тому же папа подруги был ударником соцтруда и рационализатором производства, а жена его матерью-героиней.

Услышав, что Тамара на привязи, подруга тут же посоветовала снять трубку и спокойно идти гулять. Советским операторам городской телефонной связи было одинаково фиолетово, кто и как пользуется изобретением Александра Белла. Сам англичанин к тому времени уже, спасибо, умер. Иначе сердечного приступа ему было бы не избежать. Пятьдесят копеек в месяц за радиоточку и немногим более рубля за каждую из хозяйственных услуг позволяли людям страны победительницы во Второй мировой войне слушать радио сутками, лить воду рекой, сдёргивать бачок по воле души и варить варенье из айвы, суп «питы» или разгадывать кроссворды, положив трубку рядом с аппаратом. Коллективизм в СССР являлся основой всего. Подумав немного, Тамара натянула белые гольфы, нарядилась в лучшее платье и вплела в косы красивые банты. Было решено отправиться на Воронцовский пруд поглядеть на лягушек и пиявок. А там уж – как повезёт.