Галина Автухова - 12 писем моему любовнику. Сентиментальные очерки

Минута.

– Мне пора. Я напишу.

– Хорошо. Ты ведь знаешь, что я не буду ждать твоих выдавленных из себя буковок?

– Знаю.

Оба выдохнули. Точно пора. Ты обнял меня, как будто хотел оставить на мне свой слепок. Посмотрел в глаза, как в самых паршивых мелодрамах. Мне стало понятно, что ты собираешься сделать. Я испугалась и собиралась сбежать от тебя, но ты оказался проворнее. Схватив меня за спину и мягко прижав к себе еще раз – и совершенно ожидаемо, без снегопада, красивой классической мелодии и безразличного букета цветов, поцеловал.

Я оглохла. Собака перестала гавкать. Мир замер. Наступила тишина. Очнулась, когда твоя спина стала похожа на черную точку. Мне показалось, что это детский сон, все случившееся – ерунда какая-то. Мои уши горели. Твои ноги остались сухими. Мама не даст тебе подзатыльник и не спросит где ты пропадал.

Я пришла домой и стала ждать вестей. Час, другой – ничего. Но я не переживала, потому что знала, что тебе страшно точно так же, как и мне.

Позже, ночью, сквозь включенный режим «Не беспокоить», тебе все же удалось прорваться с одним словом-манифестом:

– Спишь?

Прости, что я тогда ничего не ответила – была слишком занята своими снами в самых душистых ромашковых полях.

Метроном 60 ударов в минуту

…Вздох. Боже, как же темно и зябко на улице. Выхожу из здания, в лицо бросается ветер и дождь. Перевязываю шарф на ходу, но это не поможет. И мне это известно.

Если смогу дойти до дома – выживу. Поскальзываюсь. Падаю. Лицо в грязи. Нет сил подняться. Я лежу в темноте под дождем и скулю. Мимо проходят чьи-то ноги. Меня обходят, словно я какой-то мертвый голубь. Из последних сил поднимаюсь и иду дальше. Осталось 10 минут до дома или до нового падения.

Прихожу. Дверь домофона. Писклявая мелодия. Ужас темноты парадной. Но я хочу видеть этот ужас. Я хочу посмотреть на него. Чем она меня еще напугает?

Поворачиваю ключ в замке трижды. Щелчок – дверь открыта. Закрываю за собой. Включаю свет. Смотрюсь в зеркало. Выключаю свет. Смотрю на себя в темноте. Я уродлива. Я уродлива. Я уродлива. Бросаю сумку на лавку и промахиваюсь. Вижу в темноте шевеление – это моя собака. Боже, я не должна уснуть прежде, чем его выгуляю. Расстегиваю пуговицы на грязном пальто. Плюхаюсь на скамейку. Весь коридор в грязи. Собака прыгает на коленки. Кажется, начинает любить.

Закрываю грязное лицо ободранными руками. Плачу. Собака гавкает на меня – известный закон моего дома – если плакать, то только тихо. Перестаю издавать звуки. Приглаживаю волосы. Выдыхаю. Вынимаю уставшие ноги из сапог и снимаю пальто.

Собираю вещи. Надо же, у меня такой маленький коридор, но такой длинный. Мне хватило бы места, чтобы в нем жить: петь; говорить; писать; курить; стонать; лежать. Мое место правды и силы. Мои планы, надежды, мечты, рабочие задачи – всё в нем. Прохожу. Иду в ванную мыть руки и очищать одежду.

Темно и здесь. Свет включать не хочется. Зубы отбивают чечетку. Думаю. Что еще нужно сделать. Кто-то звонит. Отклоняю. Отклоняю. Отклоняю. Отклоняю. Отклоняю. Отклоняю. Выключить.

Я мечтаю о том времени, когда я приду и будет тепло. Когда кто-то уже включит свет и будет семенить по кухне, заполняя пространство мелкой суетой. Но знаю, что, когда говорю «кто-то» – всегда говорю об одной.

В этой темноте я на связи со всеми – живыми, мертвыми, каменными, железными. У меня есть еще полчаса до прогулки. Я могу хоть что-то успеть. Но мне не хочется. Включаю телефон.

Возвращаюсь в комнату. Собака преследует меня. Наверное, голодный. Не буду включать свет – вдруг в темноте я смогу ее увидеть, даже если этого боюсь. Включаю проигрыватель.

Я помню, что уже показывала эти пластинки – включала, хвасталась звуком, будто извлекаю его сама. Нащупываю в кармане телефон и собираюсь ей об этом рассказать.

Включенный экран загорается. Набираю номер по памяти.

«Вызываемый вами абонент недоступен или заблокирован».

Звоню еще раз. Еще раз. Еще раз. Еще раз. Еще раз. Я видела ее телефон. Селфи, которые она делала, сама того не зная. Я помню, кто вытащил сим-карту из ее телефона. Я помню, кто собрал мне пакет с миской, поводком и лежанкой моей первой собаки, на следующий день после ее смерти и сказал отнести к мусорному контейнеру. Я помню эти лица. Только не помню, были ли они жесткие и смиренные или невыносимо жестокие. Мне всё еще больно от этого.

Мне срочно нужно поговорить. Мне надо рассказать о пластинках. Мне надо рассказать про собаку, которую она не успела увидеть. Я говорю в трубку так, будто бы вместо автоматического, идеального голоса мне сказали: «Привет, зайчик мой любимый». Как будто кто-то звонко рассмеялся, что бокалы на моей кухне зашатались.