Моисей Бельферман - Характер-судьба и жизнь-лафа. Часть 2. Бродяга – в своем репертуаре

Старуха продолжает сморкаться. Харкает густой мокро-тиной. Такая противная дьяволица! Носит же земля. Одним своим видом порочит человеческое сообщество. Ей радость: нашла собеседника. Признается доверительно:

– Фуй-ты, черт, напужал! Чегойсь там бормочить? Ну, кумекаю, спятил! Во музыка-то кака – антиресно! – Нагнулась, закатила вкрадчиво глаза, подмигивает, заговорщически спрашивает: – Тоже дурдомовец? – Только спросила. Уверилась. Продолжает гнуть свою линию: – Своих чую за версту. Наш человек!

– А сама что? – поинтересовался Кирилл Петрович. – Побираешься, гуляешь? – спросил и смутился. Тоже человек. Противное творение природы.

Старуха частностям не придала значения. Придвинулась…

– Чиво тирашься?! Я таво! Ище не так стара. Вишь, зубы почти целы. Дохтур казал: «Бабка, у тебя здорове сердце! Хорошо могешь любить!» Не засохла по женской части. Буфера выпирають, болтаються. Срака – во! И зубы – виш!

– Не ешь много сладостей?

– Чивось? – сложила ладонь трубочкой, прислушивается.

– Любишь конфеты, ешь сахар? – поставил яснее вопрос.

– Чай… я в сосюську! Цукерки сама не купую. Гостинцы – дають. Не отказусь! И от тебя приму, дай гостинчик. Душа мяка. Слаба по всем женским частям. Можнай примостися ближайше? Не усю лавку занял?

– А ты, – прорвало Кирилла Петровича, не ищет дипломатических выражений, – вонять не будешь?

– Чивойсь? – старуха вроде не расслышала. Допытывается: – Чивойсь? Часто хожу в баню: мысса. Я на санпропускнике. Со всех сдираю вши, клопы.

– Ну, тогда… – махнул рукой и… отодвинулся.

– Ежели пригласить, – старуха рисуется с чисто женским кокетством, – видный какой… кавалер. Тоды я, таво, отказать не смогу. У кого прошу. Хтой сам догадасса – да-еть… – Поведала чуток о себе. Переменила тему разговора. – Гарне тута. Не зря выбрал. Посидим, покалякаем. Я измаялась. Жарить! Спека. Любу косточки погреть на сонцу. Тутеча, таво, можна разусса? Боком сести, ножища разложить? До тибя как сести? Задом иль ножища вытягнуть перед передом? Чиво читать? Разреши – антиресно. Видный человек.

– Книжка одна… Просто лежит…

– Ты, таво… – Нахальная бабка – лезет. Еще успокаивает: – Не беспокойсь. Я не охоча до книжек. Листки перекладывать, картинки смотреть… Стянуть могу – не книжку! На шут она…

– Нет картинок. – Кирилл Петрович не собственник. Книги бережет. Величайшее интеллектуальное достояние. Эта чума ходячая…

– Чивой книга стоить – без картинок?! – Старуху такой оборот не устраивает. Гнет свою обывательскую философскую линию: – Антиресу никакого! Ты миня – за дурочку? Хитра я! Разумна. Грамоть кумекаю. Гарно вмию грошики личить…

– Матушка, а чем ты всю жизнь занималась? – Кирилл Петрович просто спросил. Вроде из вежливости.

Узнал настоящую историю. Прелюбопытную. Не чуждается народа. Он живет собственной жизнью. Несколько представлений. В народе много невежества, дикости. Без свободы – развитие однобокое. Приобретает уродливые формы.

– Теперича вшов-клопов давлю! – Старуха серьезно отнеслась к вопросу. Посчитала это за интерес к собственной личности. Поведала: – Стажу нетути. Пенею вырабатыю. Тяжка жизня пошла. Времена! Раниш – во была благодать! Сахаринчик в пачечках торговала. Усе, таво, чиво по хозяйству нада. Цвяки, иглы, нитки… Под «часами пик» сидела. Ищей с производством связана. Болыпесть – с самогоном. Течеть и течеть… Украшаеть жизню. Даеть прибуток…

– Гнала? – Кирилл Петрович потребовал признания тоном следователя.

– Гнала. А как не гнать?! – Старая бестия не скрывает прошлое. С бахвальством признает: – Релизала тоже. По сходной цене. Без мороки вышибала деньгу. Ничего не кажи – жизть была! Зовет до себя повесточкой наш товарищ судя.

«Гнала?» – спрашиват.

«Гнала, как не гнать? Племяш со службы. В отпуск вырвался. Угостить нада!»

«Многа, часто пьеть племяш?»

«Да шо вы – ни-ни! Молод ище. Капельки в рот не береть», – так маху дала!

Дивлюсь на товарища нашего судю – пропала! Засобачить – на всю катушку. Жалости не дасть! Ан нет! Выручат.

«В гости кого приглашала? Угощала?»

«Как же! В хату усих гостей не вместила. Пруть и пруть! Наш судя – сочувственный…»

«Третий раз судим. Ище разок попадешь… Засудим! В лагеря!»

Я не из пужливых. Ответила, положенного штрафу отчитала: «Фуй-ты – штрафуй! Будь здоров! Шо мне штраф? Тыщами ворочала. За эту самогоночку милу – во! Отгрохала домину. Теперича строгость пошла. Вроде посля войны. При немцах – благодать! Сичас – не лезь в энти дела!»