Елизавета Александрова-Зорина - Рюссен коммер!

– Пароль? – кричал полицейский, размахивая передо мной ноутбуком, но я в ответ только смеялась.

Обыск длился несколько часов. Я лежала на полу, посреди комнаты, держа руки на затылке, и у меня страшно болела спина. Полицейские раскладывали вещи по коробкам из моей же кладовой и диктовали опись понятым, подписывающим листы. Каждый раз, когда я пыталась закрыть глаза, чтобы вздремнуть, полицейский без маски, тот, что первым забрался в квартиру через окно, поддавал ботинком по рёбрам.

– Не спи, сука, глаза открой.

– Я имею право на адвоката. И на звонок.

– Она, блин, думает, что в американском кино снимается, – смеялся он.

Понятые, зевая, стояли, опершись о стену, и со скукой слушали, как полицейский диктует им содержание коробок, которые оперативники одну за другой выносили из квартиры. Ноутбук одна штука, веб-камера одна штука, жёсткий диск на два терабайта одна штука…

– Я вот как думаю, – сказал полицейский, подписывая лист с описью, – если не нравится страна, то вали отсюда, правильно, да?

Остальные не ответили.

Меня привезли в районный следственный комитет. Старое двухэтажное здание из красного кирпича за высоким решётчатым забором. Полицейский вышвырнул меня из автозака. Руки были сцеплены за спиной наручниками, я не удержала равновесия и растянулась на дороге.

– Пьяная, что ли? – пнул он меня.

У него зазвонил мобильный, и он, понизив голос, пробормотал:

– Не могу сейчас говорить. У меня тут политическая.

Меня отвели в тесную комнату без окон, с голыми стенами и высоким, покрытым сырыми разводами потолком. В комнате были только стол и два стула, больше ничего.

– Есть хочу, – сказала я сержанту. – Можно мне пиццу заказать?

Он прицепил меня наручниками к стулу и вышел.

Первое время я ждала, когда кто-нибудь придёт, и прислушивалась к каждому звуку за дверью. Потом попыталась поспать, положив голову на стол. Но уснуть не смогла и чувствовала себя совершенно разбитой. Ныла спина, сильно знобило, хотелось в туалет и курить.

Я не знала, сколько прошло времени – час, два, пять. Без окна невозможно было понять, ещё ночь или уже утро. Дверь открылась, вошёл мужчина в штатском, за ним – другой, в форме.

– Я хочу в туалет.

Следователь, тот, что в штатском, сделал знак второму отвести меня.

Туалет был этажом выше, грязный, тесный, без кабинок. Два треснувших унитаза, протекающий рукомойник, переполненное мусорное ведро в углу, разбросанная бумага вокруг.

– А наручники? – повернулась я спиной, протянув руки.

Полицейский не пошевелился.

– Как я штаны сниму? – разозлилась я.

Он стоял, поджав губы и уставившись мне куда-то в переносицу. Я попыталась дотянуться до молнии, но ничего не вышло. Полицейский смотрел серьёзно, без тени улыбки.

– Может, ширинку хотя бы расстегнёте мне, раз уж вы так меня боитесь? – сдалась я.

Он снова ничего не ответил. Я ещё раз попыталась дотянуться до молнии, извернувшись, но всё было бессмысленно. Полицейский взял меня за плечо, толкнул вперёд и повёл обратно. Зачем-то прихватил пакет с мусором.

– Если у меня мочевой пузырь лопнет, у тебя, козёл, будут проблемы, – тихо процедила я.

Мы вернулись в ту же комнату без окон. Полицейский остался стоять у дверей, а следователь указал на стул.

– Он не снял с меня наручники, – сказала я. – Я хочу в туалет.

– Ответишь на вопросы, отведём тебя в туалет, – ответил следователь. – В твоих же интересах отвечать быстро и по делу. Если не хочешь обоссаться. – И тут же перешёл на «вы»: – Вы состоите в организации «Левый переворот»?

– Поворот. А не переворот. И это не организация, а страница в Facebook. Арт-полит-активизм, вот и всё.

– О каком перевороте идёт речь? Государственном?

Я отвернулась, не ответив. Полицейский подошёл ко мне и двинул ногой по стулу, давая понять, что отворачиваться не стоит.

– Вы готовили государственный переворот? – с нажимом спросил следователь.

– Вы бредите? Мы левые арт-активисты, ведём группы в соцсетях, ходим на митинги, проводим разные акции.

– Цель вашей организации?

– Мы хотим изменить ситуацию в стране, боремся за гражданские права. В любой цивилизованной стране протесты – это нормальная форма давления на оборзевшую власть.

– Давления на власть, – закивал следователь. – Понятно. А самодельная взрывчатка – тоже нормальная форма давления на власть? В цивилизованной стране?

– У нас мирное движение, а не боевое подразделение. Какая ещё взрывчатка?