Василий Аксёнов - Пламя, или Посещение одиннадцатое

Это уж так я, в пику некоторым чрезмерно заносчивым исследователям палеолита. Есть такие. Ну, такая.

К нашим баранам, в данном случае – овечкам.

Про студенток.

Слова такого мне не доводилось слышать здесь. Ни от кого. Ни в городе, ни в области. Скажу: в прыску, – не понимают. Мало того, ещё и посмеются: откуда, мол, такой свалился, с какого дерева упал?.. Больше не пользуюсь им в соответствующем разговоре. В цвету – слышал. Кровь с молоком – тоже. В прыску – нет. Хотя куда уж ярче и нагляднее, смачнее. Так мне, потомственному русскому сибиряку в неисчислимом поколении, по крайней мере, представляется. Простодушно, как отец или дед Иван, без оглядки теперь вслух не произношу, как и других, родных для меня и удобных для языка, «чалдонских» словечек вроде «чи́котно» вместо «щеко́тно», и не «царапать», а «сарапать», «вся в щелках» вместо «в шелках», про ударение уж умолчу, – не совершенно, но слегка обтесался, по выражению моей сокурсницы, специалистки важной по «булыжникам» и «рафинированной городчанки», – но мысленно всё же отмечаю: та или та, дескать, в прыску – комплиментарно. Радистка Кэт вон… правда, она – когда рожала: «Мамочка! Господи!» – по-русски.

С языка убрать можно, из подсознания не вытравишь – об этом. От дерева, с которого упал, далеко за время жизни не уйдёшь.

Под сенью девушек в прыску.

Нормально.

Вглубь не вникаю, душу свою не пытаю, надобности нет, но уж то, что глаз радуют, как цветы, так это точно.

Смотрю, вон.

Девушки. Студентки.

«Студенточка. Вечерняя заря… Не помнишь ты, но помню я: с тревогою я ожидал тебя…»

Кто в джинсах, кто в шортах – те же джинсы, только с обрезанными штанинами, у одной по колено, у другой выше. В кедах, полукедах. На всех мужские рубашки, в клетку, разного окраса; навыпуск. К лицу девчонкам мужские рубашки, к фигуре ли, давно заметил, ещё в школе. Ну, понятно. Наоборот – нелепо. Если, конечно, не театр. Не маскарад. И не забавы ради. Даже противно – если не театр. Один такой у нас на факультете, с кафедры искусств, расхаживает, как глухарь на брачном току, вызывающе, в красном шарфе чуть не до полу. Да, с глухарём-то зря сравнил, ориентированным верно. Так, лишь по виду. Тени наводит вокруг глаз. Краси-и-ивый. До тошноты. Илья пластинками меняется с ним. Был бы, говорит, человек хороший, всё остальное ерунда. Смешно. Любить человека со всеми его немощами и извращениями – моё предназначение, старичок, релятивизм – моя методология, мол. Ладно. Люби ты кого угодно, полового извращенца, людоеда добродушного, только мне любовь к ним не навязывай. Смеётся. А пластинки-то, говорит, берёшь, переписываешь. Ну, соглашаюсь, беру, переписываю. Так будь последовательным, дескать. Постараюсь. Илья продвинутый. Я – «из тайги». Ещё есть одно у него для меня прозвище – «дремучий». Пусть их, думаю, всех на свой лад не переделаешь. И надо ли? И меня, чалдона упёртого, переиначить – пуд соли надо съесть, себя-то знаю. Плохо это или не плохо – не об этом.

Два курса закончили. Здесь – чертёжницами. Практиковались сначала в крепости, у Анатолия Николаевича Черепичникова. Нужды в них там не осталось – всё, что требовалось, зачертили, да и экспедиция их, слышал, скоро будет сворачиваться. Теперь у нас, на городище. Мы тут до сентября. Полным составом. А малым – и половину сентября прихватим. Из года в год, так вот сложилось.

На что выменял их начальник нашей экспедиции, мой руководитель, Александр Евгеньевич Калинин, который «не от мира сего», полноправный представитель железного века, не знаю. Догадываюсь, конечно. Быть не от мира сего не значит, что в этом мире ты отказался абсолютно от всего. Не на портвейн и не на пиво, на что-то, думаю, дороже. Не на кого-то, это точно. Все наши остались на месте, в крепость не перебрались. В гости туда, конечно, ходим. Они – к нам. Соседи. А если очень захотелось вдруг и есть что выпить, то, без зоркого ока начальства, на нейтральной полосе, за крепостной стеной, с видом на Волхов. Романтично. До трепета.

Варяги тут когда-то так же вот, наверное, располагались, ни от кого, конечно, не таясь. Кто им указ, сами себе начальство были. Ну, и славяне. И остальные, кто обитал тогда на этой территории. Бражничали. Вволю.

Раскопали мы, вернее я, без чьей-то помощи, по молчаливому согласию Александра Евгеньевича, в отчёты это не вошло, рядом с основным раскопом, – всё и гадали, что же это за курганчики таинственные, соблазнительные, без каменной обкладки кольцевой, руки у меня давно на них чесались, день потратил, чтобы вскрыть их, – две древние мусорные, как оказалось, кучи, одна к другой почти впритык, по два метра в диаметре, по метру в высоту, состоящие сплошь из жаберных крышек. Огромных. Осетровых. Я про закуску. Не нуждались. Ни славяне, ни варяги. Это у нас – конфетка, пряник, хлебная корочка или, удача сказочная, плавленый сырок; когда совсем нет ничего, рукав куртки, не голышом же ходим, или свитера всегда в наличии – занюхал. На крышки жаберные облизнуться лишь. Даже у нас не видел я таких больших. Хочу с собой одну-две прихватить, чтобы в Ялани показать, на слово могут не поверить. Там думают, что крупные осетры живут только в Ислени, и ты попробуй их в другом уверить, без этих веских доказательств – не получится, все ж как Фома они – им бы «пошшупать», пальцем своим поковырять. И крышки вряд ли убедят… чалдонов. Попытаюсь. Две внушительнее отобрал, лежат пока под спальником, на раскладушке.