Степан Калита - Записки социопата

Самый симпатичный хирург, какого мне довелось знать – Максим Топоров (имя и фамилия изменены, как и у всех в этом повествовании). Максиму было около сорока. Каждый вечер он был что называется в кондиции – набирался во дворе, с мужиками. А утром отправлялся как ни в чем не бывало оперировать. Руки у него при этом не дрожали. Как это бывает с дворовыми обитателями, окружающие относились к нему очень по-разному. Большинство презрительно, называли его просто Топор. Это и есть снобизм офисного быдла по отношению к врачу-алкоголику. Некоторые считают, что в нашей стране к алкоголизму относятся терпимо. Это неправда. Алкоголиков у нас презирают и ненавидят. Максим не умел пить – и периодически впадал в запои, но на работе ему неизменно прощали его прогулы, перенося сроки операции. Впоследствии я узнал, что он – очень талантливый хирург. Образ жизни, который вел Максим, его полностью устраивал. Он был счастливым, очень обаятельным человеком. Даже когда напивался вдрызг.

Несколько раз мы пили с ним пиво во дворе, пару раз водку в сквере (он предпочитал именно ее), и каждый раз после общения с Топором у меня оставалось очень теплое чувство. Редкий случай – когда имеешь дело с хроническим алкоголиком. Обычно попойки с такими людьми заканчиваются печально. И на следующий день испытываешь только омерзение – и к себе, и к тому, с кем пил.

У Максима была жена и две или три любовницы из числа его студенток. Он регулярно навещал их – и охотно делился подробностями своих похождений с собутыльниками. Жена же, массивная дама, особенно – в области бедер, безумно его любила, и столь же безумно ревновала. Мне приходилось видеть, как он бежит от нее через двор, а она несется за ним – то со скалкой, то со сковородой наперевес. После очередного скандала он обычно пару недель ночевал у друзей. У него их хватало. Как я уже упоминал, сильно пьющий хирург был исключительно добрым и душевным человеком.

В последний раз я видел Максима, выезжая из наших старых дворов на черном БМВ шестой серии. К тому времени я заработал много денег и нашел нужных людей, которые двинули меня по политической линии. Помог Диня. Помогли старые связи. Никогда не думал, что внезапно сделаю столь успешную карьеру. Прекрасный хирург Топоров спешил куда-то с авоськой, в домашних тапочках. Внешний вид его никогда не волновал. Скорее всего, он торопился в продуктовый – близилось закрытие…

Я давно уже переехал из того района, но, подозреваю, окажись я на знакомой улице, возле домов, где мы жили, я увижу его снова. Он все так же будет сидеть на лавочке в компании помятых людей, рядом с которыми ему совсем не место. А может, будет бежать через двор от разъяренной супружницы. Но непременно остановится, улыбнется, как прежде, пожмет мне руку, и затрусит дальше, пока его не настигла справедливая кара за многочисленные измены.

Меня навещали за все время пребывания в больнице только трижды. В первый раз, когда я был без сознания, родители привезли кое-какие вещи – спортивный костюм, джинсы, футболку, свитер и кожаную куртку (моя одежда вся была в крови, и ее забрали). Во второй раз Серега привез деньги. Затем друзья приехали шумной толпой. Визит сопровождался обычной для нашей компании пьянкой. Ребята умудрились пронести в отделение водку и пиво, от которых я, впрочем, категорически отказался. Друзья вдоволь поржали над моей раздувшейся, как у утопленника (это их определение), рожей и предложили мне немедленно организовать побег из больницы. Но я отверг это заманчивый план, прекрасно осознавая, что без многочисленных процедур по прочистке носовых пазух, полосканий и прочая-прочая-прочая, я, скорее всего, наживу какие-нибудь осложнения на свою морду, и меня, в конце концов, придется усыпить, потому что вылечить уже будет нельзя.

Скажете, человека нельзя усыпить? Он же не животное? Что ж, я сильно в этом сомневаюсь. По мере того, как атеистическая идея все больше овладевала умами простых граждан, человек постепенно превращался в животное. Я вовсе не хочу при этом сказать, что он оскотинивался. Совсем нет. Просто если принять во внимание тот факт, что человек слеплен не по образу и подобию Бога, а произошел от обезьяны, то он и есть натуральное животное. А как иначе? У обезьян тоже, между прочим, есть мораль, то есть они следуют общепринятым нормам поведения, чтобы не быть битыми сородичами. Моя мораль, как выяснилось, была недостаточно высока для нашего социума. Иначе, почему я в больнице, а мои сородичи где-то бродят по городу. О нравственности мартышек я бы поспорил. Но и среди людей по-настоящему нравственных индивидуумов я встречал чрезвычайно мало.