Наталья Пичугина - Книга ошибок для испаноговорящих. Записки из тропического далека

Тропический рабочий день начинается рано, подчиняясь стремительному рассвету. Всего час дает природа от первого луча до утреннего зноя, с шести до семи утра, чтобы добраться до работы и укрыться в больничных залах. Ранняя прохлада, когда машина мчится по еще не перегруженному шоссе, бегущие за окном белые особнячки в буйных цветах, еще свежий воздух врывается в окна машины, отрезвляя голову, треплет полупросохшие после предрассветного душа волосы, утренняя мелодия по радио, наслаждение скоростью. Из-за холмов появляются здания Университета, разбросанные по их склонам и соединенные крытыми галереями лестниц и переходов, спасающих от ливней. За кронами взлетает Городской Больничный Комплекс. Два главных центра столицы, притулившиеся бок о бок.

Вот и конец утренней гонке по шоссе, ликованию свободы – короткая разрядка перед рабочим днем, – чтобы без десяти семь припарковаться поближе к входным дверям и желательно в тени, протолкаться в переполненном лифте под утренние приветствия коллег, отстоять на «пятиминутке»: халат, информация за прошедшие сутки, завтрашняя лекция, программа по отделению на сегодня, – утренний обход по залу, где тебя уже ждут, где с момента твоего появления от кровати к кровати прокатывается ежедневное утреннее эхо:

– Доброе утро, доктор.

Меня предупредили, что в хирургическом отделении стоит мороз, ибо кондиционер работает безжалостно.

Когда в воскресенье я поднялась в отделение с сумкой теплого белья, пробегающий мимо врач поинтересовался, не возникло ли затруднений при моей регистрации. Помню, мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить его вечерний визит. Мне не хотелось разговаривать, и я только отрицательно качнула головой, хотя на самом деле из-за его забывчивости меня два лишних часа продержали в приемной.

На следующий день в теплой пижаме я сидела на высокой больничной кровати, по-восточному сложив ноги, в палате из шести женщин: нас всех готовили к операциям назавтра, – когда вошло трое врачей. Хобара на этот раз я узнала сразу, второго практиканта тоже – накануне он уже задавал мне вопросы, третий – незнакомый здоровяк с пронзительно белой кожей и прозрачно голубыми глазами на мордатом и дерзком лице.

Они устроились верхом на стульях у моей кровати. Хобар экзаменовал практиканта по моей болезни. Я слушала из интереса к своей будущей операции. Здоровяк в беседе не участвовал, только несколько раз вежливо улыбнулся. Видно было, что все это мало его интересует, и к тому же он спешил, потому что по окончании беседы стремительно вышел первым.

Сколько раз после этого я видела его шагающим в том же самом направлении по коридору; он одинаково стремительно двигал свое плотное тело, чуть покачиваясь сбоку набок, похожий на быка, молодой, резкий, даже грубый, но неизменно по-местному приветливый, мой будущий хирург – ассистент Алонсо.

Но пока я не поняла, зачем он вообще приходил. Так что назавтра, когда он появился в предоперационном зале, где нас человек двадцать женщин изнемогало от ожидания, проводя в очереди на операцию один за другим утренние часы, – я с трудом узнала его, скорее похожего на мясника в своей зелено-голубой хирургической форме с шапочкой и маской, бодрый, возбужденный – видимо, от операционного стола, пришел он за мной, за следующей:

– Готова? Поехали!

И пока толкал мою кровать-каталку, шутил с медсестрами, которые ужасались его ледяным рукам и морозу в операционной:

– Холодные руки? Зато сердце кипит! Мороз? Это чтобы не заснуть во время операции! – и вдруг заглянул мне в лицо, и для меня неожиданно прозвучало его пристально-сочувственное:

– Ты что, боишься? Спокойно.

Я не ожидала, что этот мясник в этой перепалке с медсестрами, в этом балагане между операциями заметит состояние того тела, что везет на каталке. К тому же я не знала, какое отношение он имеет ко мне, и сочла его в лучшем случае извозчиком при хирургах.

В маленькой комнате, оборудованной аппаратурой, я лежала одна на предельно узком столе, не понимая, где нахожусь – в операционной или же еще в предоперационной, – когда вошел анестезиолог.

Я не видела лица этого врача. Только глаза и голос. Я с жадностью вглядывалась в глаза, пытаясь восстановить лицо, но где там, маска скрывала его полностью. Глаза ровно серые, веки круглые, мешки под глазами. Он не отрывался от моего взгляда, но видел движение моих рук, замечал дыхание, положение тела и говорил, говорил, сначала только говорил: