Алла Горбунова - Лето

После прошли подряд дождь, град и снег. Потом вышло солнце, и в воздухе летали мельчайшие, едва видимые глазу искорки воды.

В марте, когда началась вся эта история с коронавирусом, мы находились в Москве. Вернее, в ближнем Подмосковье, в Реутове. Были какие-то очень солнечные и медленные дни, я купила новую косуху, а на следующий день заболела ветрянкой. Когда я выздоровела, начали вводиться ограничительные меры. Площадку во дворе обвязали заградительной ленточкой, но первое время дети там всё равно были, пробирались вместе с родителями под ленточку, потом людей на улицах стало меньше, город начал как будто вымирать. Мы постоянно смотрели новости про коронавирус, несколько раз в день. Было понятно, что происходит нечто небывалое. Мама звонила из Питера и говорила, что в блокаду люди за водой на Неву ходили, прорвёмся как-нибудь. Она делала запасы для выживания на случай голода, отсутствия воды, отключения электричества. Мы не закупались ни гречкой, ни туалетной бумагой, ни масками, ни антисептиками. Маски и антисептики были только в одной аптеке, и их выдавали по одной штуке на руки.

Мы каждый день подолгу ходили гулять, но в безлюдные места, чтобы никого не встретить. Прямо за домом у нас мост через железнодорожные пути, за мостом – субурбия, странный индустриально-захолустный пригородный мир, промзона, коттеджный посёлок, в который превратилась старая деревня Салтыковка, где у многих знакомых когда-то были дачи. Сейчас старые дачи тоже остались, но их немного, больше коттеджей за высокими заборами. Рядом с одним сельским домом на участке меня поразил высокий деревянный крест, на котором были написаны предсмертные слова Гёте: «Больше света!»

Салтыковка – часть Балашихи, но городских домов здесь нет. Есть огромные, напоминающие готическую архитектуру и какие-то графские усадьбы замки нуворишей. Рядом экскаваторы, КАМАЗы, и синяя птица счастья сойка ковыряет клювом щель у чердачного окна какого-то старого дома. Прямо за мостом через железнодорожные пути в жидкой грязи всегда возится жёлтый экскаватор – он часть пейзажа, неотъемлемая деталь этого сектора карты, целей у него никаких нет, он просто ездит туда-сюда, месит грязь. Он просто нарисован здесь и вечно находится в повторяющемся бессмысленном движении. В те дни из шлангов лили какие-то грязевые ручьи, земля то и дело расходилась под ногами, обнажая лужи, полные глины. И как окна в ад – в индустриальном пейзаже отверзались какие-то закрытые бани, бараний шашлык на углях, обнаруживались скрытые маленькие пруды, заброшенные постапокалиптические детские площадки, где и до начала коронавируса годами не бывало ни одного ребёнка, только дикие собаки лежали рядом и грызли кости. Мы выводили Егора гулять на такие площадки в скрытых затишках, невидимых углах мира, лакунах и видели, как какой-то мужчина на велосипеде – возможно, мясник – привозил собакам большие куски сырого мяса.

Мир постепенно вымирал. Погода становилась всё лучше и лучше, а людей на улицах – всё меньше и меньше. Части мира постепенно стирались с карты, исчезали, закрывались. Оставались вывески на ушедших в себя глухих, запертых объектах – в этом было что-то жуткое. Огромный и пустой стоял «Ашан», и от этого было как-то не по себе, потому что он (и шире – торговый комплекс, молл, в котором он находится) был центром нашего района, его сердцем, местом, куда приходят за покупками, за развлечениями, за шумом, радостью, общением, потреблением, жизнью. И опустевший «Ашан» – это означало, что наступил зомби-апокалипсис, не меньше. В нашем дворе почти не было людей, и двадцатипятиэтажные дома нависали над обезлюдевшим миром, как глыбы какого-то нечеловеческого присутствия, огромные скалы с множеством пещер внутри. Закрылись школы, детские сады. Закрылись столовая, кафе, пекарни – места, где мы регулярно бывали. Они тоже исчезли с карты мира. Целые сектора мира стали выпадать, углубляться в себя, их заперли на ключ. Закрылись кинотеатры и парки, и мы перестали ходить на прогулки в городской парк Реутова. Приходило новое, а привычная жизнь удивительно быстро исчезала. Я чувствовала какое-то странное облегчение. До этого у меня была тяжёлая депрессия с постоянным паническим состоянием, мне от неё даже прописывали антипсихотик рисперидон, но я не стала его принимать, просто подняла свой антидепрессант в четыре раза. А когда началась вся эта история с вирусом, мне вдруг стало легче.

Люди покинули улицы, и на них стали выходить существа из снов. Индюк и лошадь, панголин, старик – летучая мышь. Каждый день приходили вести, что города мира захватывают животные. Шакалы в Израиле подошли к домам, Лондон захватили лисы, в каналах Венеции появились ры-бы, лебеди и дельфины, на улицы Милана вышли зайцы. Пустоты заполнялись невероятно быстро. Оказалось, что эпоха людей, человеческий мир – это был только сон Геи. Земля призывала бродить по ней сквозь века, видеть и разделять её сны, помнить о Золотом веке, чувствовать её колебания, циклы, ритмы, смену её сновидений, время ледников, время древних и ритмы движения ледников и переселения народов. Поэзия ледников и земных плит, поэзия древних народов, странные песни, в которых уже не разобрать слов. И будущие, не сложенные ещё песни, которые когда-нибудь сложат о нас после череды катастроф, когда наши кости будут лежать вместе с костями древних и реки будут течь по-другому.