Ким Барссерг - Chat bot из Эдема. Рассказы

Почесав затылок, я медленно побрел вдоль озера, по берегу, туда, где почти у самой воды росли одинокие деревца: березы, да осины – этакое редколесье, вокруг которых небольшими группами, заняв круговую оборону, окопался крыловидно-широколистный папоротник. Когда-то дикие места, сегодня были уже освоены цивилизацией и, поэтому, то там, то здесь, возникали небольшие по площади, вытоптанные ногами и укатанные машинами плазы с грудой старой золы, с хлыстами осин, поперёк которых колотые плахи были сбиты между собой в импровизированный стол. Рядом, вкруговую, попадались небольшие пни, на которые можно было присесть и отдохнуть. Оглянувшись, я кинул прощальный взгляд на нанайскую деревню; во дворах сушили только что пойманную рыбу, разведя под ней дымокур – спасение от насекомых. Широкие пластины рыб сушились на ветках деревьев – это для собак, для себя же, нанайцы делали юколу – резанную тонкими пластами, которую сушили тут же. Тонкая, она быстрее высыхала, а значит, не портилась и могла храниться год, два. Мой взгляд зацепился за частокол неказистых нанайских дворов, где стояли ритуальные столбы, которым поклонялись язычники и просили прощения и бла; га, культовые изображение духов-помощников шамана бучу и маси, с помощью которых оживлял Шаман душу, лечил болезни, просил удачу в охоте и рыбалке. Шаманы были неотъемлемой частью жизни коренных народов – доктор лечит болезни, а Шаман лечит душу, находит потерянную и возвращает в тело.

– Да, обряды и ритуалы в этой деревне ещё были живы и, видимо, передавались из поколения в поколение, потому что, их главная цель – почитать природу и не навредить ей, а значит и себе! – Громко, на весь лес высказался я, как будто в назидание потомкам.

Как говорили аборигены: «нарушишь закон природы, природа накажет вдвойне – выше природы ничего нет на свете!»

– Дяденька, Вы зачем кричите? – Услышал я рядом чей-то детский голосок, – всю рыбу распугаете.

Безвестный небесный дирижер взмахнул своей серебряной дирижерской палочкой, и мощные капли дождя гулко застучали в огромный барабан озера. Тонкие звуки флейты Додолы, мелкими трелями перекликались с шорохом листвы. Где-то высоко в небе зазвучали громовые басовые ноты заоблачных литавр. И вот, на фоне янтарного неба, я узрел нескончаемый поток живой воды, источаемой нежный яд всепоглощающей любви ко всему растительному миру. Сквозь эту призрачную водяную призму, я приметил размытый силуэт нанайской джугди Шамана. В центре, из металлической трубы шёл дым, который, почему-то, ветер сносил в сторону, противоположную той, в которую гнулись тонкие стволы приозерных ив. Я подошёл как можно ближе, к небольшому костру возле бревенчатой джугди, сложенному колодцем из поленьев, внутри которого, несмотря на дождь, пламенели сучья древесного сухостоя. Вблизи костра восседал на пне огромный бородатый мужчина, в длинном черном халате с белыми отворотами на рукавах. В левой руке он держал металлический предмет, похожий на глубокую тарелку, а правой, сжимал деревянную палочку, которой водил по краю металлического сосуда, наслаждаясь заунывно-протяжным звуком. Иногда, кинув палочку себе на колени, непродолжительно поигрывал на зажатом во рту музыкальном национальном инструменте. Варган издавал резкие неприятные звуки, похожие на словосочетания: «о-ё-ё-ё, о-ё-ё-и». Я остановился, спрятался за дерево, наблюдая за ритуалом Шамана. Поиграв на варгане, Шаман взял в руки огромный бубен неправильно-округлой формы, по периметру которого, в торце, из-под натянутой кожи резко выпячивались шпангоуты деревянного каркаса. Затем, наклонив бубен к костру, он несколько раз провел им поверх огня, нагревая кожаную мембрану. Огромной пятерней, сжав большую колотушку, покрытую мехом неизвестного животного и развернув бубен ободом к груди, с самого низу, от края, потихонечку, шаман начал выстукивать рисунок какого-то ритмичного нанайского танца. Звук бубна был низкочастотный и глубокий, перекрывающий раскаты грома. Попеременно постукивая колотушкой, то в кожу бубна, то по ободу, Шаман постепенно создавал разнообразный по тональности ритмичный рисунок, завораживающий слух, вводящий в мистический транс. Раскачиваясь из стороны в сторону, я услышал наводящий ужас рык, горловое пение – это Шаман завыл низким утробным голосом, срываясь в конце фразы на звериное рычание. Когда он повернулся ко мне спиной, моему взору представилась тыльная сторона шаманского бубна – простая конструкция, где в обод был встроен крест из оструганных прямых веток деревьев. От верхнего уреза креста, слева и справа были натянуты нити, возможно, жилы какого-то животного, на которые крепились металлические колокольчики различных размеров. Шаман то приподнимался всем телом, то опускался вместе с бубном практически в костёр, и медные колокольчики мелодичным тремоло вплетались в нарастающее протяжное форте кожаной перепонки огромного бубна. Шаман долго, против часовой стрелки, раскручивался над костром, разгоняя, а может, наоборот, созывая духов. Это, со стороны, напоминало какой-то дикий ритуальный танец. Вдруг, неожиданно, я вздрогнул – удары Шамана колотушкой в бубен стали резкие и быстрые, движения его стали стремительны и отрывисты. Он, то отклоняя бубен от себя, то прижимая к сердцу, вращался вокруг костра. И, в какой-то момент, я попытался разглядеть его лицо, но увидел лишь на голове необычный шлем, сделанный из перьев и шкур, и нижнюю часть лица, повязанного черным ритуальным платком. Я услышал его резкие и громкие, часто повторяющиеся слова: «ка-ха, ка-ха», после которых, Шаман остановился, как вкопанный, глядя куда-то далеко за горизонт, держа перед собой обезволенный бубен. Затаившись, я заворожено смотрел на необычное действо, погружаясь в собственное сознание с мантрой звуков священного шаманского камлания.