Ирина Данилова - Сказки и мысли россыпью

Он уронил голову на руки и захрапел. Василиса на цыпочках подошла к окну, отворила ставни и крадучись удалилась. Целитель спал, и сон его был наполнен запахом цветов-медоносов и басовитым гудением пчёл. Одна, особенно крупная, подлетела прямо к его носу, печально вздохнула и вкрадчиво повела жалобную речь.

– Святозар Елисеевич, мне всё время кажется, что я не одно, а сразу три существа. Первое всё время хочет плотно покушать, второму подавай царевен, а третьему – поединки. Вы моя единственная надежда. Помогите, а не то!.. – в лицо целителя повеяло жаром и дымком. Он отпрянул, пошатнулся, с грохотом упал на пол и проснулся. Над ним участливо склонились три зелёные башки.

– Ну, знаешь ли! – целитель с досадой крякнул, поднимая на ноги себя и лавку. – Этого я от тебя, Горыныч, не ожидал! Воспользовался ситуацией, прокрался, напугал так, что впору самому к лекарю идти. У нас День Шута весной, а на дворе – лето. Кыш отсюда, гад летучий… Василиса! Заприте за ним окно и больше никого в кабинет не пускайте. Приём окончен!

У Змея Горыныча разболелись зубы. Понуро хлопая крыльями, он полетел к дворцовому дантисту. Врач долго возился: сверлил, скоблил, вкалывал, откалывал, вкручивал и завинчивал. Наконец мучения закончились, и Змею принесли счёт.

– Сколько?! – просипел ошарашенный Горыныч. – Двести шестьдесят золотых монет?! У меня же страховка!

– Страховка покрывает только одну голову, – нагло парировал дантист. – А у вас их три. Стоимость пломб и чистки для двух непокрытых пар челюстей после страховых вычетов составляет… серебро, мышьяк, инструменты, полоскание… двести золотых монет!

– А шестьдесят зажать решил?! Жулик, вор! Да я тебя, гада, испепелю!

Врач нырнул под офисный стол. Горыныч набрал во рты воздуха и… выдавил из себя три струйки жидкого азота. Стоявшие на столе бутылки с квасом превратились в глыбы льда.

– А шестьдесят за эффективную заморозку трёх огневых желез! – злорадно выпалил высунувшийся обратно дантист.

Захотелось Змею Горынычу блинов. Дрожжевых, ноздреватых, с пылу с жару, с селёдочкой там, икоркой, вареньицем, сметанкой. Под стопочку-другую холодной, чистой, как слеза, водки. Чтоб скатерть была белая, как снег, чтоб самовар сиянием пуза солнце затмевал, чтоб гармонь душу переливами рвала, цыгане со скрипкой и медведями атмосферу создавали. Впрочем, можно и без цыган и прочего цирка, главное, чтоб компания хорошая была. Только вот кого зазвать на застолье? Баба-яга, язва старая, будет сплетнями строчить, как Анка из пулемета, да ещё того и гляди яблочко наливное или тарелочку с голубой каёмочкой по старческой клептомании сопрёт. Кощей снова со своей игрой «угадай, в каком из трёх яиц моя смерть» приставать будет. У Водяного радикулит (нет, чтобы из своего болота в пустыню перебраться), на Кота Баюна аллергия. Разве только… А вот это можно и попробовать!

Ранним утром Змей сгонял в соседнюю деревню и приволок оттуда пару мешков муки, корову, пяток куриц, одолженную у отставного прапорщика полевую печку и шмат сала (сковородок и прочей утвари у него в хозяйстве хватало и так). Муку он высыпал во вместительное корыто, подоил туда же бурёнку и усадил на краешек кур – нестись. Когда все ингредиенты были подготовлены, Змей тщательно перемешал их хвостом и, запалив на одном дыхании три конфорки, ловко принялся за дело.

К полудню стопка блинов по высоте не прошла бы во вход в пещеру, в каковой, прибранной семью шустрыми гномами, – по серебряной монете каждому и три менеджеру Белоснежке – царили чистота, уют и огромный круглый стол, который вышедший некогда с похмелья на бой король Артур случайно прихватил вместо щита.

Гости запаздывали. В ожидании их Змей Горыныч занялся давно требовавшими внимания делами: завершил инвентаризацию южного сектора сокровищницы; выслал письменное согласие на бои, заявленные до конца квартала, с занесением дат и условий в календарь; прополол методом выжигания заросли ядовитого плюща в облюбованных для уединённых посиделок кустиках.

Наконец, на дороге заклубилась густая пыль, а в недрах её полилась витиеватая русская речь, проклинающая дорожных работников. Задрожала земля, застонала. Один за другим подъехали к пещере и спешились с коней богатырских Илья свет Муромец, Добрыня сын Никитич и Алёша может быть Попович. Встали рядком, но внутрь не заходят, к столу не идут; с ноги на ногу переминаются, шлемы в руках теребят.