Александр Иличевский: Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)

(Хлопает Коляныча по шее. Коляныч рывком поднимает на студента невидящий взор. Мычит, кивает. Сует деньги за пазуху, остальные монеты тут же выкатываются из-под полы ему под ноги.)

– И вот вечер уже, колокол отзвонил, люди идут, идут, почти и сошли все… Только смотрю я – оттуда, сверху свет несильный и спускается… Матерь Божья. Встает. Я аж обмер. Белая-белая. Шевельнуться не могу. Руки, ноги отнялись. Грудь жар раскрыл. Спрашивает меня строго. Матерь-то Божья… «Меня послал к тебе Иисус Христос. Он спрашивает с тебя. Если ты пить не бросишь, в феврале помрешь. Понял?»

Тут Вадя сморщился, навернулись у него из глаз слезинки, он двинул рукой, скривился. Широко раскрыл глаза. Теранул кулаком по щекам.

– Заплакал тогда я горько, силушки уж нет, на сердце слабость… Поплакал я, значит, встал на колени и говорю ей: «Прости меня, Матерь Божья».

Припав на одно колено, Вадя крестится.

– Прости мою душу грешную, только передай ты Иисусу… Отнюдь я пить не брошу. Нет в том у меня никакой возможности. Так и передай, будь добренькой.

Юноша сидел, приоткрыв рот. Его друзья подошли к пешеходному переходу, остановились в ожидании «зеленого». Машины шли на поворот сплошным потоком. Юноша был поглощен рассказом.

– И она исчезла?

– Взяла и ушла. На пруд пошла, видать. Спустилась на берег. А у меня ноги отнялись. Так до ночи и просидел, пока Надюха не оттащила.

– Как ушла? Не… вознеслась? – Юноша недоверчиво покачал головой.

– Ушла, ушла… Царица… – Вадя махнул рукой и вытер глаз.

Юноша сосредоточенно отсчитывает про себя число месяцев, бормочет:

– Декабрь…

Друзья окликают его. Подхватив рюкзак, он срывается с лавки.

Вадя любит причесываться. Пока Надя умывается и трет пальцем зубы (делает это осторожно и вдруг морщится – болит верхний клык), он сидит нога на ногу и орудует алюминиевой расческой без двух зубьев. Долго, тщательно ведет густые черные волны наверх и вбок, приминает ладонью, клонит голову, что-то высматривая в пудренице. Потом осматривает зубья на просвет, с сипом сдувает перхоть, озабоченно, ловко прижимая ногтем побежавшую вшу, похожую на крохотную черепашку. Потом закуривает. Дым пускает исподлобья, с угла рта, щурится – то подправляя пилочкой длинный, со спичку, ноготь на мизинце, то придирчиво обследуя расческу, постукивает ею, смотрит вдоль, не погнулась ли. И, подумав, расчесывает ею бороду.

Вообще, Вадя имеет замечательную наружность. Это его и выдает окружающему миру, и сберегает одновременно, в зависимости от складывающейся ситуации. А картину обстоятельств Вадя превосходно чувствует и умеет с нею управляться в свою пользу. В восточных видах борьбы есть класс приемов, использующих энергию атаки противника. Но если реальность неподвижна, если ее ничего не провоцирует на атаку, то слабому невзрачному телу нечего противопоставить миру – и оно задыхается под медленным завалом реальности.

Тело у Вади небольшое, сухое, увенчанное непропорционально большой головой, занимающей больше половины ширины плеч. Он носит аккуратную шевелюру и абрисом, выразительным углом крыльев носа, широким ртом и особенной улыбкой, всегда живо совмещенной с глазами, напоминает какого-то великого человека, лицом известного абсолютно всем. Неясно, правда, кого именно. Причем напоминает разительно, чем смущает многих – наличием откровенной загадки облика, решение которой никто не успевает найти.

Только Королев впоследствии разгадал скрытное сходство Вади. Этому открытию он ничуть не удивился, но мир вокруг словно бы стал прозрачным. Чуду Королев удивлялся меньше, чем простой реальности, так как считал, что чудесное находится в самой сути мира и удивляться ему – значит проявлять неуважение…

Так же он когда-то не удивился тому, что в вагоне метро встретил человека, совпавшего с Иосифом Бродским, каким он оставался на фотографиях 1960-х годов. «Это его сын, – решил тогда Королев. – Или не сын, просто очень похожий. Какая разница? Лица, как и всё на свете, податливы классификации. В конце концов, человек, особенно одинокий, научается видеть вокруг себя не отдельные единицы, а классы типажей. Так нищий делит прохожих не на лица, а на классы щедрости, скупости, участия и равнодушия…»

Южный рукав Вадиной биографии печален. Согласно ему, он родился в астраханском поселке, на Стрелецких Песках. Над пустынными улицами гудели провода, дома слепо смотрели запертыми ставнями, сразу за околицей волынились пески, раскатывалось русло Ахтубы. На заливном берегу стелился пыльный жесткий ковер пастбища, овцы там и тут гурьбой и вразброд подъедали чуть подросшую под их губами траву, курчавились сизые островки верблюжьей колючки. Ребята по-над берегом гоняли в крючьях ржавые ободья, в палисадниках пылились сутулые пучки ноготков, «золотых шаров» дуги, виноградные плети. На раскопе археологи обливались потом. Перекуривали, слыша, как жаворонок звенит, кувыркаясь в нестерпимом для глаз зените.