Александр Солин - Аккорд–2

Ко мне направляется сын. Рядом с ним белокожая, волоокая девочка в нежно-лиловом декольте. Видимо, та самая Юля. Важный, снисходительный сын знакомит нас, и меня окидывают быстрым, любопытным взглядом. Даже странно, как у такого старого и глупого отца такой разборчивый сын.

– А где мама? – спрашиваю я.

– Обещала прийти, – отвечает сын и вдруг, глядя мне за плечо, негромко и торжественно объявляет: – А вот и она!

Я оглядываюсь: еще бы ему не гордиться! Эта всем на зависть прекрасная, приподнятая, почти воздушная женщина, что легко и стремительно торопится к нам – его мать, с которой он живет бок о бок и которая, глядя на него с нежностью, так и норовит его поцеловать. На ней темно-синее с перламутровым отливом платье. Подумать только: в тот единственный раз, когда я на заре жизни танцевал с Ниной, на ней было платье точно такого же цвета! «Да твою ж мать!..» – захлебнулся я эстетическим восторгом.

Она подходит к нам, порозовевшая, целует сына, говорит: «Здравствуй, Юлечка!» и целует ее, а затем смотрит на меня и роняет: «Привет!» Я растерянно улыбаюсь в ответ.

– Ну ладно, мы пойдем, а вы подходите, не задерживайтесь! – кидает нам сын и вместе со спутницей исчезает в зале.

Лина с неожиданным участием спрашивает:

– Как ты?

– Нормально! – глупо улыбаюсь я.

– Как дочка?

– Спасибо, хорошо! – тороплюсь я миновать неудобную тему.

– Почему не женился?

– Ты знаешь почему.

Я не видел ее год с небольшим. Судя по вежливому обхождению и улыбчивому лицу, с которого исчезли следы запущенной усталости, глубокий безмятежный сон в объятиях чужого мужчины стал ей привычен. Тогда почему она до сих пор носит наше кольцо? Может, по извращенной, мстительной прихоти делает его свидетелем своих новых удовольствий?

– Какой у нас красивый сын! Весь в тебя! – цепляюсь я за то единственное в этом мире, что нас еще связывает. Ноет желудок, глазам не хватает света, а голосу силы.

– Спасибо, – отвечает она. – Ну что, идем?

Мы проходим в зал и находим свободные места.

– Давно тебя не видела. Хорошо выглядишь! – поворачивается она ко мне.

– Ты тоже совсем не изменилась… – улыбаюсь я через силу. Воротничок рубашки становится мне тесен, и я рывком распускаю удавку галстука.

Мы сидим достаточно близко, и я ощущаю запах ее духов. Она с интересом смотрит на сцену, а я, скосив глаза, на ее лицо и обнаженные руки. Все то же безукоризненное, неподвластное времени лицо, все те же тонкие, слегка смуглые руки. Так и сижу, глядя на сцену, когда моему сыну приходит очередь сказать очередной напыщенный куплет, и аплодирую, когда аплодирует она. По лицу ее блуждает улыбка, руки лежат на сумочке, сумочка – на коленях. Она спокойна и свободна от груза прошлого. Неужели все святоши в ее возрасте так же хороши? Мне хватает сил дотянуть до конца чужого праздника, и я, гримасничая, словно штангист, вздернувший на грудь рекордный вес, выхожу вслед за Линой из зала. Дождавшись сына с его подружкой, мы прощаемся с ними. Оказывается, Лина тоже не хочет участвовать в продолжении.

Покинув школу, мы выходим на улицу, окунаемся в пряное тепло июньского вечера, и я интересуюсь, куда она держит путь. Домой, отвечает она. Я с замиранием спрашиваю, можно ли ее проводить, и она, чуть помедлив, соглашается. Мы идем рядом, и каждый встречный-поперечный норовит свернуть голову в нашу сторону. Из-за нее, разумеется. Она молчит – видно, моя нынешняя жизнь ее не интересует, я же лихорадочно ищу, о чем спросить, чтобы не вызвать ее недовольства. Наконец спрашиваю о работе, о здоровье родителей, о том, что она думает о дальнейшей учебе сына, потому что если это будет Плехановка, я обязательно помогу. Нет, никакой помощи не надо, отвечает она. Я интересуюсь, когда они переезжают в Голицыно. Родители в начале июля, а они с Костиком пока остаются. Я собираюсь сказать, что обязательно их туда отвезу, но в последний момент пугаюсь, что мне ответят: «Спасибо, у нас есть, кому отвезти». Выбирая безобидные темы, я прыгаю по ним, как по кочкам, страшась увязнуть в трясине молчания. Лина отвечает вяло и односложно. Мы входим в Чистопрудный парк, минуем Архангельский переулок и останавливаемся под могучим вязом напротив ее переливающегося воспоминаниями дома.

– Дальше я сама, – поворачивается ко мне Лина, и я пересохшим языком делаю себе харакири:

– У тебя кто-то есть?

– Давай не будем об этом! – портит она лицо недовольной гримасой.

– Почему?

– Не люблю праздного любопытства.