Елена Басалаева - Сказки девяностых

Она шла очень быстро, а я спешила за ней, тяжело дыша, и оправдывалась:

– Мне бы дали ещё немножко времени, мам…

– Не пойдёшь теперь в эту школу, в хороший класс! – пугала мама. – Пойдёшь в обычный.

Мне отчего-то становится страшно. Хотя ничего опасного в слове «обычный» нет, печаль и страх сжимают моё сердце. Мама говорит, что это плохо – так как же может быть иначе?! О, этот ужасный обычный класс!!

– Мама, ну, прости!

Я часто моргаю, от горячих слёз лицу становится тепло.

– Прости, мам! – повторяю я, надеясь, что мама остановится.

Мама продолжает идти, не оборачиваясь.

– Не прощу! – бросает она.

Я кричу что-то, но мама как будто не слышит: молчит. Мы доходим до дома, поднимаемся на лифте. Мама открывает ключом дверь, и я хочу войти, но она отталкивает меня плечом, заходит сама и закрывается изнутри. Губы у меня дрожат, я уже ничего не говорю, только плачу и от слёз начинаю икать. Через пару минут мама пускает меня внутрь, через час – успокаивается и кормит меня ужином. Но на сердце у меня неспокойно: что-то теперь со мной будет?..

Ночь перед первым сентября была длинная. По потолку бегали полоски света от проезжающих мимо машин. Я долго не спала, смотрела на них и думала, что не одна я собираюсь в новую жизнь: вон сколько людей, которые куда-то едут!

Утром полил дождь. Всю дорогу до школы мы с мамой шли под одним огромным зонтом, и она очень переживала, что дурацкий дождь так и не закончится и помешает празднику. Но он закончился аккурат в ту минуту, когда мы поравнялись со зданием школы. Пёстро одетых ребят согнали около крыльца фотографироваться. Дети тыкали друг в друга пёстрыми букетами, кричали, галдели… Краем глаза я увидела свою знакомую Дашу, но поздороваться с ней не успела. Вдруг какая-то женщина в шерстяном коричневом костюме громким и уверенным, но добрым голосом позвала:

– Первый «Б» – за мной!

Женщина подождала, пока мы все рассядемся за парты, сказала, что её зовут Раиса Ивановна, что она будет нас учить, и поздравляет всех с праздником – Днём знаний. У неё были коричневый костюм, чулки, туфли, коричневые кудрявые волосы, карие блестящие глаза. Вся она была коричневая и такая милая, что мне сразу же захотелось ходить к ней учиться и завтра, и послезавтра, и всегда.

Раиса Ивановна раздала всем фиолетовые жестяные коробки с конфетами. Я была уверена, что учительница купила их на свои деньги, потому что она (сразу видно!) хорошая и хотела устроить всем настоящий праздник. Дома мы открыли эту прекрасную коробку и стали пробовать конфеты с дроблёными орехами, тёмной и светлой помадкой, фруктовым мармеладом. Я окунала краешек конфеты в горячий чай, чтобы расплавить шоколад, и потихоньку обсасывала сказочное лакомство. Как же хорошо, что я всё-таки попала в эту школу, к этой доброй бабушке, которая угощает детей! И у меня в классе уже есть одна знакомая девочка, и, наверное, найдутся ещё друзья.

Второго сентября мама разбудила меня без десяти семь. Весь первый класс я начинала день с тревожных рвущихся звуков, сквозь которые слышались чьи-то приближающиеся тяжёлые шаги, после чего замогильный голос медленно объявлял: «Чаша жизни».

«Чаша жизни», как я потом узнала, было названием передачи на радио, а беспокойная мелодия – темой «Спор Монтекки и Капулетти» из балета Прокофьева.

В классе Раиса Ивановна посадила меня за первую парту первого ряда и отлучилась куда-то. Я повесила портфель на крючок и стала с осторожным любопытством глядеть на приходящих одноклассников, но подойти ни к кому не решилась. Прозвенел звонок. Раиса Ивановна вернулась и привела с собой мальчика в пиджаке с большими плечами. Она легонько подтолкнула мальчика к моей парте, громко объявила всем:

– Здравствуйте, ребята!

Через несколько секунд мы сели. Раиса Ивановна стала читать вслух какое-то стихотворение. Я слушала её так, как в жару пьют воду: жадно, с наслаждением. Но потом, к моему небольшому огорчению, велено было открывать прописи и писать какие-то закорючки. Я с четырёх лет научилась читать, с пяти – писать, и удивилась тому, что кто-то, оказывается, этого не умел. Однако учительницу надо было слушаться, и я продолжала рисовать загогулины в прописи, как вдруг меня легонько толкнули локтем.

– Ты кто?

Мальчик с золотисто-карими глазами, аккуратно подстриженной чёлкой внимательно смотрел на меня.

– Лена, – ответила я. – А ты?

– А я Вова. Смотри, какой у меня рюкзак – с Оптимусом Праймом! – он снял с крючка свою сумку и приподнял её, чтобы показать мне.