Елена Макарова - Цаца заморская (сборник)

– Пыпис-сипис?! – возмущается Марка. – Только попробуйте подписать эту гадость моим именем!

А по-моему, здорово звучит: «Цыпис Виктория – Пенкина Лена»! Лишь бы только Мара согласилась!

– Где это будет опубликовано? – спрашивает она.

– В реферате, – отвечает тетушка.

Я не знаю, что такое реферат. Какая разница, где напечатают мою фамилию, имя и отчество. Я мечтаю прославиться. Таинственные чернильные орешки, шелкопряды… У непарного шелкопряда нет пары, есть, правда, походный, но он – в походах, и у него нет времени останавливаться, чтобы стать в пару с непарным шелкопрядом. Я готова сию минуту бежать в лес, но Марка не спешит.

– Стрекоз надо? – уточняет она. – Их тут навалом на речке.

– Ах, стрекозы! Сколько роскошных красавиц переловила я в дни пламенной юности! – восклицает тетушка. – За одну голубокрылую давали пять пузыреногих!

Я смотрю на тетушку и не могу себе представить ее молодой. Наверное, она была худая и бегала, как кенгуру, скачками. А если так, то выходит, что она похожа на Марку. Может, она выбрала ее по фотографии в коричневой рамке, которая стоит на лабораторном столе? Девочка с огромным бантом на макушке прижимается щекой к голубю. Марка считает, что это чучело голубя; будь голубь живым, он бы вырвался – стал бы он терпеть такое издевательство! Так вот, на этой фотографии тетушка как две капли воды похожа на Марку.

– За одну голубокрылую – пять пузыреногих, – вздыхает Марка. – Если б за них давали велосипед, я бы тебе штук десять принесла. За велосипед я, так и быть, согласна собирать всю эту шелупонь насекомую.

– Хорошо, – говорит тетушка, – будет тебе велосипед.

– И я, я тоже согласна – за прославление моего имени и фамилии.

– Она тронутая. – Марка смотрит на меня с презрительной жалостью. – То лезет фотографироваться, то подписывай букашек-таракашек ее именем.

Тетушка вытянула шею, как курица у миски с просом.

– Она хочет остаться в памяти живущих, что в этом зазорного? Нас, людей, природа наделила разумом и для равновесия придала нам ряд неприятных черт.

Тетушка еще долго распространяется насчет мудрости природы. Закончив свою речь на том, что человек, осознав свои недостатки, должен изо всех сил стараться от них избавиться, тетушка выдает нам по сачку и по три спичечных коробка.

– Подпишите: бабочки, жуки, стрекозы.

– Гусениц надо? – осведомляюсь я, выводя букву «ж» на этикетке.

– Желательно.

– Тогда и для них коробок.

– Гусеницы – это будущие бабочки, – объяснила она. – Они не нуждаются в отдельном помещении.

– За сколько стрекоз?

– Что? – не понимает Марку тетушка.

– Велосипед – за сколько стрекоз?

– За пять. – Тетушка рассеянно смотрит куда-то поверх наших голов. Наверное, слово «стрекоза» напоминает ей о днях пламенной юности.

Подхватив в прихожей сачок, Марка несется в лес. Я – за ней.

– Вернись! – кричит бабушка.

«Теперь точно родителям нажалуется», – думаю, а сама бегу, боюсь от Марки отстать.

Лесная речка нравится мне больше моря хотя бы тем, что в ней нельзя купаться: она мелкая, и по ее дну ползают раки. Сиди себе в прохладе и смотри, как плещется вода о камни и от этого получается ожерелье из меленьких пузырей. Чуть выше по течению речка спокойная, темно-изумрудная, а в излучине бурлит и искрится. Все солнце собралось здесь. Пузыри, как цветные лампочки, загораются и гаснут на поверхности, переливается на дне разноцветная галька, даже серые раки кажутся не такими серыми.

Лес темный. Высокие деревья обвиты лианами, паутиной и диким виноградом. Бежать за Маркой не так-то просто, особенно такой толстой и неуклюжей, как я; корни старых карагачей на каждом шагу норовят подставить мне подножку. Они разрослись и выползли наружу, под землей им, видите ли, места не хватает, и от этого у меня все коленки в синяках. А Марке хоть бы что, перемахивает через корни и бежит дальше, я за ней еле поспеваю.

Кроны грецкого ореха заслоняют собой солнце. Но оно все-таки пробивается, сверкает на бархатистых листочках, бабочки на своих крыльях переносят крошечные лучики и на лету освещают лес.

У речки мы с Маркой переводим дух и счищаем с себя паутину. Посреди реки – плакучая ива. На ее извилистых ветвях греются стрекозы и бабочки. Солнце играет на голубых и ультрамариновых стрекозиных крыльях, ласкает их круглые радужные головки и тонкие, рыжие в черную полоску тельца.

Марка с тоской глядит в реку. Голубокрылые прочно обосновались на плакучей иве, а сама ива вцепилась корнями в противоположный берег и повисла над рекой, как кочерга. Стрекозы, похожие на маленькие самолетики, слетают с дерева, кружатся над речкой, садятся на нее своими брюшками и раскачиваются на легких волнах.