Ирина Герцог - Под сенью наших берёз

На исходе четвертого года непростой, но спокойной и понятной жизни дошла и до них весть о разорении храмов, монастырей и церквей «красной чумой», свергнувшей императора, распространявшейся со страшной скоростью от столицы к провинциям и самым отдаленным уголкам России. Докатилась эта сметающая на своем пути все традиции, устои, самобытность русского народа орда с новоиспеченными порядками и до Пашиного монастыря. Как и тысячи других, он был разграблен молодой, без царя в голове, властью. В помещениях монастыря разместили солдат революции, во дворе устроили конюшню и загоны для экспроприированных «лишних» для сельчан свиней, коров, овец, кур. Монашек с сухонькими, перевязанными веревками мешками за спинами выпроводили за стены, спасибо, не убили. Собралась в дорогу и Паша. На ее крайнее удивление, ее поджидал Николай, сидевший на повозке возле монастырской стены. Он был на четырнадцать лет старше, с окладистой, уже с проседью бородой, высокий и жилистый. Он приветливо улыбнулся, кивнул Паше, пригласив садиться на повозку, что было для нее, проведшей не один год в монастыре, совершенно неприемлемо. Она пошла прочь, опустив голову, полупустой мешок болтался на ее худющей спине из стороны в сторону в такт шагам. Навстречу двигалась компания пьяных, разгоряченных хозяев новой жизни. Они стали отпускать скабрезные шутки в ее адрес, окружили, тупо ржали над своими дубовыми остротами, как кони.

– О, какая монашечка! Ладненькая!

– Я бы прокатился на такой лошадке, га-га-га.

– Соскучилась небось по мужскому плечу?

– А ну-ка, иди сюда, мы тебя приласкаем, худышечку.

– Ишь как глазищами своими черными лупает!

– Кто тебе больше нравится, я, наверное? – заржал вплотную подошедший расхристанный недомерок и выпустил густой дым, раскуривая приклеившуюся к нижней губе папиросу, прямо Паше в лицо.

Николай раздвинул сгрудившиеся возле Паши плечи в засаленных гимнастерках, взял растерявшуюся девушку за руку и резко вырвал ее из полузамкнутого круга дикарей.

– А ну, чего замешкалась, пошевеливайся! – нарочито грозно закричал Николай. Быстрыми, широкими шагами он повел ее за собой, торопливо усадил на подводу.

– Н-н-н-о-о-о, па-а-ашла-а-а! – хлестнул вожжами сильнее нужного лошадь по крупу. Та, не привыкшая к таким оплеухам, от неожиданности понесла с места. Она не знала такого обращения от своего хозяина, который всегда ее жалел, сильно не гнал, нежно поглаживал бархатную морду и шею.

Подъехали к его дому, Николай решительно указал Паше рукой на скамейку возле ворот. Погадил лошадиную морду, извиняясь.

– Разговор у меня к тебе, Паша. Серьезный. Не знаю, как и начать… – сказал Николай.

Молодая монашка вытянулась, как струна, но даже не взглянула на мельника.

– Тебе идти некуда, а мне нужна хозяйка. Нравишься ты мне очень, любовался тобой каждый раз, когда привозил муку в обитель. Громких слов говорить не умею, а поэтому скажу просто: выходи за меня замуж. Будь матерью моему сыну и нашим будущим детям. Не принуждаю, подумай. Я терпеливый. Поживи немного в моем доме гостьей, не понравится, не захочешь, сам отвезу, куда скажешь.

Паша была озадачена. Монастыри везде были разорены и закрыты. Кругом разруха, произвол, насилие, голод. Она всегда жила бедно, трудно, но такого светопреставления никогда не видела. Одной остаться при нынешней жизни страшно, и прав Николай – идти ей совершенно некуда. Посмотрела прямо в глаза этому знакомому, но чужому человеку. Вдруг на душе стало так спокойно, хорошо, и она ясно поняла, что этот суровый с виду мужчина никогда ее не обидит.

– Николай, мне нужно время, чтобы привыкнуть снова к мирской жизни, надеюсь, ты понимаешь, – сказала Паша, пряча глаза.

– Пашенька, конечно, я понимаю, милая. Еще как понимаю. Поэтому торопить не буду, пока сама не решишь, что готова стать женой, – с готовностью откликнулся Николай, – я бороду сбрею, вот тебе крест! – засмеялся он.

– Если сможешь ждать, я согласна жить в твоем доме, и твой мальчик будет жить в добре, любви и заботе. Но не гостьей войду в твой дом, а женой. Повенчаемся сразу, батюшка сказал, где его найти в случае крайней надобности. А там, как Бог даст. Иначе – никак.

– Голубушка ты моя! Спасибо тебе! Сколько нужно, столько и буду ждать, я покладистый. Как скажешь, так и будет. Ты не пожалеешь, Паша.

На следующее утро Паша едва узнала вчерашнего бородача. Без густой бороды Николай выглядел совсем не старым, и глаза стали будто еще светлее и лучистее. Открылось приятное лицо с волевыми чертами: прямым носом, твердым подбородком, четко очерченными, слегка пухлыми губами.