Валерий Радомский - Крах! Новелла

– Ты уходишь! Ты уходишь,

А я вслед гляжу.

Поздно понял я, поздно понял я,

Что тебя люблю.

Но ты уходишь вдаль —

Слёзы на глазах…

Поздно понял, что любовь

Потерпела крах! Потерпела крах!»…

Да, простенькие слова, констатирующие, что (он) поздно понял…, что (она) ушла со слезами на глазах…, да «крах любви!» – это не ссора, не расставание, о чём я уже сказал, и ничто иное, кроме как – безвозвратность растаявших последним мартовским снегом чувств, которые с собою, когда-то, привели счастье. Может, по-настоящему счастлив был только один, может, и одно на двоих выпало счастье. Тогда: крах, действительно – безнадёга. Самая, что ни на есть, трагедия любви! Пожалуй, «крах» – на этом слове и держался слушательский интерес к песне неизвестного мне (до сих пор!) автора: трагедия любви – этого хочется избежать, не допустив такого, каждому и в любом возрасте.

Моё пение не добавило праздничного настроение никому. Но исполнение понравилось – аплодировали бешено, правда не сразу, задумавшись и переволновавшись. А мою Светлану было не узнать лицом: она перехватила взгляд Тани на мне и как быстро выяснилось – узрела в подруге соперницу. Виду не подала, да в словах и жестах холодком от неё повеяло здорово. Ревность она ведь горячая только изнутри нас.

До танцев – когда позволенная близость партнёрши о многом говорит за неё саму – не дошло. Саша с Дашей, Володя с Машей-Марией, прочувствовав друг друга и без танцев – всем им стало горячо до желания уединиться, – вскоре откланялись нам, четверым, чуть ли не хором прокричав от калитки: «Нас не ждите!»

Мы вернулись в дом прекрасно всё понимающие и, даже не присев за стол, стоя, выпили за ребят: чтобы им было мягко-мягко и сладко-сладко!.. Светлана после этого сразу же без сантиментов спросила Таню: «Где! Куда нам!?..» Таня указала на диван, сообщив ей тоже без обиняков, где взять простыню и подушки. Прошла к входной двери, закрыла на ключ изнутри, оставив его в замочной скважине и чуточку повернув, чтобы – береженого бог бережёт! – с улицы, если вдруг – чем чёрт не шутит! – вернутся родители и попытаются открыть дверь своими ключами. А сама при этом – само спокойствие, и такая же спокойная уверенность подняла её деревянными ступенями лестницы к себе, …под крышу дома своего. Юрка, не обращая на нас внимания, заглянул ей под платьице снизу и от увиденного зажмурился блаженно, жарко растирая при этом ладошки. Налил себе водки – выпил в один глоток, и – за Таней.

…Меня разбудила упавшая на пол вилка.

– Ой, прости, – извинился «Прохор» из-за стола, зычно икнув, и неуклюже замахал в мою сторону обеими руками: спи, спи!.. Нагнулся, чтобы поднять, что так звякнуло – грохнулся со стула, а встать – я помог ему это сделать. Натянув на себя лишь брюки, подсел к нему и подпёр его своим плечом, чтобы он не брякнулся снова, хоть и на ковёр. В это время Света продолжала спать, лёжа на боку, а к нам – спиной, прикрытая по плечи простынёй – ни дребезжащий звон, ни наши с Юркой голоса не потревожили в ней приятной истомы. Да и спала она крепко всегда после того, когда отдавалась мне, не сдерживая в себе всё то, что в минуты близости доказывало ей – желанна и любима (так ей казалось, что любима, а скорее – хотелось и того и другого).

Я спросил Юрку, почему так сильно ужрался, и мой вопрос, что называется, …в бровь!

– Не дала!.. Не нравлюсь я ей, хотя хорошая она, …Таня!

И ответил так, будто и не пил вовсе. Правда, когда стал шептать мне на ухо, что понимает – девчонка ждёт своего принца под алыми парусами, а он – всего-то токарь машзавода, мне едва удавалось его удержать в равновесии. А ещё тощий, как и я сам, потому и гнуло его то к столу с закусками, то буквально швыряло от стола.

– А всё ты, всё ты!.. – выдал он неожиданно, не презрительно и не обидчиво – раздосадовано.

И пояснил, хоть и здорово пьяный, всё равно подыскивая слова в паузах, чтобы не унизиться самому и меня не выставить виноватым:

– Всё ей рассказал: когда и как познакомились с тобой, в какой школе учились, как учились…

Делая вид, что слушаю «Прохора», я лишь тогда вспомнил цвет глаз Тани: зелёно-карие. Что бездонные – это я отметил сразу, ещё до того, как взял в руки гитару, а вот их цвет лишь зафиксировался в памяти.

Юрке не повезло: жаль, что Первомай для него начался с водки и ею же заканчивался. А мне разве не отказывали?.. Подумал об этом, и это же сказал вслух – и Юрке от этих слов, вроде, стало легче.

– Как ты там говоришь? Ну, козырная твоя фраза! …Ага, – он сам вспомнил: «Пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок. …Карету мне! Карету!»