Светлана Волкова - Голова рукотворная

– Конечно, красивый! Как и всё, что ты мне подарил!

Логинов тяжело вздохнул. «Впрочем, – подумал он, – если она считает, что это мой подарок, значит, кризис и правда позади. Хоть одна хорошая новость».

– Я видела вчера, как ты что-то затачивал в гараже. Что-то мелкое. Гвоздь? – спросила Марина.

– Шляпная булавка. Это для пациента.

– Расскажи, пожалуйста, – ласково попросила она.

Логинов иногда обсуждал с ней необычные случаи из своей практики, не называя имён пациентов, и эта привычка вскоре стала некой семейной традицией, которая ещё более их двоих объединила. То, что Марина спросила об этом именно сейчас, говорило об одном: она всё ещё осознаёт вину и хочет, чтобы он говорил о себе, а не задавал ей вопросы, на которые она не сможет ответить.

– У меня был один пациент сегодня. Очень интересный парень. У него лепидоптерофобия. Боязнь бабочек. Обсессивно-компульсивное расстройство. В общем-то, случай из учебников: навязчивые мысли, страхи… Только от сеанса к сеансу картина меняется. Не в худшую, но и не в лучшую сторону, а куда-то вбок. Я ещё не подобрал к нему ключ.

– Он боится бабочек? – медленно переспросила она, поднимая бровь.

– Да, панически. Но обычное лечение здесь не подойдёт. Это не простая психопатия, здесь что-то другое. Что… не могу пока понять.

Марина кивнула:

– Ну, если посмотреть бабочке в морду – это и правда кошмар. Она же страшная.

– Ты права, Мышка. Эти фасеточные глазищи, как у инопланетного гидроцефала, усики, хоботок. Прямо ужас, если разобраться. – Он улыбнулся и поцеловал её в висок.

– Я его понимаю.

– Но не будем об этом, а то ты у меня их тоже забоишься! – Логинов пощупал её пульс. Пятьдесят ударов.

Марина зевнула, подложив руку под подушку. Она явно теряла интерес к начатому разговору. Как и пульс, это тоже было признаком очередной стадии выхода из кризиса.

Он поправил одеяло на её плече.

– Я просила какао! – намеренно капризно, по-детски надула губу Марина.

– Сейчас, Мышка!

Он знал, что она заснёт раньше, чем он успеет достать турку, но всё равно спустился на кухню, вытащил упаковку какао и молоко, включил плиту.

Первый раз беда случилась с Мариной пять лет назад, спустя два года после их свадьбы. Ей было двадцать семь. Они только что приехали в Прагу, где Логинов получил практику при кафедре психиатрии медицинского факультета Карлова университета. Он пропадал до ночи в кабинете, вёл несколько интересных тем на факультете и, чтобы молодая жена не заскучала, выдал ей пачку купюр на обновки. Марина загорелась идеей: к девятому числу каждого месяца покупать или шить в ателье новое платье. Ведь девятого они познакомились – почему бы не устраивать маленькие праздники двенадцать раз в году?

– Я каждый месяц буду готовить тебе сюрприз! – Её глаза загорелись, она на время забыла о родном Петербурге и родителях, по которым скучала, о подругах и брошенной ради мужа работе флористом-декоратором на свадьбах.

Ей тяжело давались все их переезды. А это был третий с момента знакомства: до Праги они жили в Германии и Финляндии. С Марининой железной неспособностью к языкам – при абсолютном музыкальном слухе – завести новые знакомства было непросто, и Логинов немного переживал за жену, всегда жизнерадостную, общительную, а сейчас скучающую в одиночестве.

К очередному девятому числу она задумала сшить зелёное платье в пол, нашла неплохое ателье в Старом городе, где портниха знала русский, купила изумительную ткань. Когда платье было смётано и Марина съездила на первую примерку, Логинов заметил перемены в её всегда солнечном настроении.

– Что-то не ладится с платьем, Мышка?

Она не ответила, ушла на лоджию с журналом, закрыла за собой дверь.

Минут через десять раздался звонок на городской телефон. Логинов снял трубку.

– Господин Феликс, доброго вам дня и здоровья, не сочтите за дерзость… покорнейше прошу меня извинить… Нижайшая моя просьба, чёртмядери…

Логинов не сразу понял, кто звонит. Когда сообразил, что это Маринина портниха, чуть не расхохотался в голос. Дама, похоже, изучала русский по классической литературе и эпистолярным прошениям царским чиновникам. Её высокопарный слог, припудренный сильным чешским акцентом, неуместное многословие и просительные интонации так контрастировали с внезапным «чёртмядери», как сорняк, проросшим сквозь частокол устаревшей речевой витиеватости, что он никак не мог взять в толк, что, собственно, ей надо.