Леонид Бежин - Подлинная история Любки Фейгельман

Вот и наша королева Ядвига помазана на царство по всей торжественной строгости церковного обряда, а это вам не президентская присяга с правой рукой, положенной на Библию, а с левой… прячущей фигу в кармане. Я позволил себе эту шутку не для того, чтобы окончательно опорочить президента как носителя власти в республике, а лишь из желания напомнить, что ни один президент не выполняет своих клятв и предвыборных обещаний. Ни один… ну, может быть, за редкими исключениями. Я вполне допускаю, что этот исключительный президент способен показаться правдивым и честным, но это лишь до той поры, пока не затихнет газетная шумиха, не умолкнут репортеры, дикторы телевидения и не возьмутся за дело историки.

Иными словами, пока эра его правления не отойдет в прошлое и не настанет срок распечатать архивы, секретные фонды и хранилища важных государственных бумаг. Вот тогда-то и обнаружится фига, а вместе с ней все человеческие пороки, слабости и заблуждения нашего правдивца и поборника чести, имевшего несчастье быть президентом. Монарха же – тем более невинно убиенного, расстрелянного со всей семьей, как последний русский царь, в таких случаях причисляют к лику святых, и его человеческая слабость обращается в духовное величие.

Вот так-то, любезный читатель. Возможно, что и наша королева Ядвига будет когда-нибудь признана святой. Я осторожно намекаю на это, чтобы лишний раз подчеркнуть: Ее Величество королева может быть грубой, вульгарной, сварливой, чопорной, нетерпимой к новизне, упрямой как ослица… да, может, может, и я не раз был этому свидетелем, но на ней почиет Дух Божий, а посему все ее человеческие слабости заслуживают прощения. Или, лучше сказать, они попросту не имеют никакого значения. Не имеют, поскольку не ей, королеве, а нам, ее подданным, следует заботиться о том, чтобы нечто заслужить, ее же монаршее дело – всем справедливо раздавать по заслугам.

Надеюсь, я ясно выразился, и повторяться не стану.

Добавлю только, что упомянутый мною Дух осеняет все королевское семейство, и в первую голову – королевских детей и внуков. Правда, один из сыновей Ядвиги – принц Вильгельм, названный так в честь Вильгельма-завоевателя, не совсем удачно женился (завоевал не ту, которую следовало), чему, казалось бы, упомянутый мною Дух должен был воспрепятствовать. Но если почивший святой может провонять, как это описано у русского классика (а Россия по части литературы – первая в мире), то и Дух способен допускать оплошности и досадные промашки, да простится мне эта сомнительная острота – одна из тех, что в большой моде у нашего эпикурейского двора. Как видно, вирус эпикурейства отчасти заразил и меня – при всей-то моей набожности и глубочайшем пиетизме, и это дает мне право усматривать в его распространении одну из побочных причин медленного, но неуклонного разложения династии. Ведь и сама королева… но об этом молчок, ибо достоинство королевы должно быть неприкосновенным для любой критики.

А чтобы чем-то занять себя на время вынужденного молчания и, заградив уста, дать поблажку глазам, предлагаю полюбоваться видом из окна: высыхающими каплями дождя на стекле, прилипшими к стеклу лепестками персидской сирени, виноградниками на горных террасах, заснеженными вершинами и нависшими над пропастью глухими стенами монастыря. Замечу не без гордости, что наше королевство, отрада для путешественников, славится такими чудесными видами. Движение же этой застывшей картине придает запряженная цугом карета, с подобающей торжественностью приближающаяся к парадным дверям дворца. Из нее первым выходит принц Сальвадор, галантно подающий руку своей невесте Альфонсине, которой предстоит впервые подняться по мраморной лестнице, пройти анфиладою залов и быть представленной Ее Величеству. Перед этим же еще выдержать приторные улыбки и оценивающие – догола раздевающие – взоры придворных.

– Дитя мое! Хотя ты и немного смугла, но у тебя белая кожа. А меня пугали, что ты негритянка, – скажет королева, награждая поцелуем склоненную к ней головку.

– О, Ваше Величество. Моя заслуга лишь в том, что я хорошо умею пудриться, – дерзко ответит Альфонсина, и обе женщины поймут, что отныне они встали на тропу вражды, маскируемой улыбками и нежными взглядами.

Разумеется, фразу Ее Величества тотчас подхватили и разнесли по всем уголкам, чердакам и подвалам дворца (даже истопники и смотрители чердачных голубятен ее с наслаждением смаковали). Тогда же возникли слухи, что Альфонсина выписала себе из Африки колдуна и у нее отравленный ноготь на мизинце левой руки, один укол которого приносит мгновенную смерть от паралича всего тела.