Дарья Протопопова - Лондон, мать! Сага о современных женщинах

Чайки, одна из которых уже села неподалеку от клетки, волновали попугая гораздо больше. Он хорошо разглядел огромный желтый клюв с красным пятном на конце, словно там застыла капля крови какой-нибудь невинной жертвы. Но вдруг рядом с клеткой притормозили две пары тяжелых черных ботинок. Над ботинками возвышались черные брюки, а над брюками желтели жилеты ярко-лимонного цвета – любимого цвета попугая.

– Что за дела? – сказали первые брюки, поуже. – Кто-то, похоже, оставил клетку с попугаем прямо на мосту.

– Постой, – пробурчали вторые брюки, пошире. – А вдруг это взрывное устройство?

– Какое взрывное устройство? – возразил первый полицейский. – Клетка насквозь просматривается, и дно тонкое, ничего там не спрячешь.

– Ну так давай тогда, рискни. Возьми клетку и отнеси в безопасное место, – полушутя-полусерьезно толкнул напарника в бок второй защитник британского порядка.

Инструкции по обращению с предметами, оставленными без присмотра, подробно описывали, что делать в случае обнаружения бесхозных сумок, коробок, чемоданов, но ничего не говорили о клетках с попугаями.

Вокруг полицейских начала собираться толпа зевак. Попугай с интересом рассматривал всех, особенно полицейских, увешанных рациями, дубинками и наручниками.

Констебль Лулу (с ударением на первом «у» – он был родом из тихоокеанской республики Вануату) вздохнул, шагнул вперед и приподнял клетку:

– У меня такой же попугай когда-то был. Зеленый длиннохвостый, с красной короной на голове. Новозеландский какарик. Потом я переехал в Лондон, и попугая пришлось оставить у родственников в Меланезии.

Попугай и Лулу посмотрели друг другу в глаза.

– Чарли. Его звали Чарли, – добавил Лулу.

– Ну вот и отлично, – обрадовался его напарник, который уже опаздывал на ланч. – Значит, ты знаешь, как с ним обращаться. Пошли отнесем Чарли в отделение.

Так попугай оказался в распоряжении констебля Лулу и поселился в его однокомнатной холостяцкой квартире на станции метро «Слон и Замок». Он прожил там еще пятнадцать лет (Лулу так и не женился), а потом мирно скончался от старости. Умирая, он вспомнил, что однажды видел над своей головой яркое солнце, голубое небо, а вокруг – реку, чаек и толпу улыбающихся людей.

Фей Фей (или, как называли ее западные друзья, Афина, что совершенно не шло к ее миловидному восточному лицу) встала непривычно рано. Обычно на работу ей было к двенадцати: она работала кассиром в супермаркете с надеждой на повышение до младшего ассистента менеджера. Глупая была надежда, подумала Фей Фей, проснувшись. Надеются на что-то хорошее, а ассистент менеджера в заунывном «Теско» – благо весьма сомнительное. Когда работаешь кассиром, можно хотя бы иметь гибкий график: она всегда выбирала поздние смены, с полудня до восьми вечера, и наслаждалась ленью по утрам. Зарплаты хватало на одежду из «Примарка», встречи с друзьями в недорогих барах и даже – один раз в год – неделю отдыха на Майорке.

На всю эту роскошь зарплаты кассира не хватило бы, если бы Фей Фей снимала какую-нибудь комнатенку на самой окраине Лондона, деля крышу, кухню и ванную с пятью такими же неприкаянными, но снимать жилплощадь ей не приходилось. После гибели старшего брата в аварии («Не буду об этом вспоминать хотя бы сегодня утром», – подумала Фей Фей) она решила остаться жить с убитыми горем родителями. Дочернее великодушие не замедлило обернуться ей боком. Немного придя в себя после гибели сына (или, возможно, «заморозив» инстинктивно часть своего сознания), родители Фей Фей переложили свои амбиции на уцелевшего ребенка и принялись попрекать ее при каждой встрече на кухне – к ней в спальню они не поднимались – отсутствием честолюбия.

– Мы приехали в эту страну ни с чем, даже языка не знали! – покрикивал отец семейства Куонг Ханг. – Смогли открыть ресторан, работали там с утра и до поздней ночи, чтобы тебя с братом на ноги поставить, у всех наших друзей из Гонконга дети уже врачи, инженеры, на худой конец бухгалтеры. А ты? В память о брате могла бы поднатужиться! Он бы мог стать известным пианистом, выступать сейчас в Королевском Альберт-холле…

На несколько секунд мистер Ханг замолкал, замечтавшись о будущем сына, несостоявшемся, а потому – бесспорно блестящем. Очнувшись, он устало добавлял: