Владимир Степанов - Прачка

Воспользовавшись паузой, он кинулся к тазику – в нём лежало не развешанное бельё! Вывалив его на пол, он вытащил злополучный фартук с наклеенной белой акулой. Как первомайский транспарант, Аркадий Петрович держал перед собою страшное изображение на нём! Не давая открыть рот Семёновне, он громко заговорил:

– Вам будет трудно представить, Аграфена Семёновна, какой со мною ужасный случай приключился этой ночью. Это была ночь кошмаров, уж поверьте мне! Клянусь Вам всеми-всеми…! – Семёновна пока ещё молчала, разглядывая свой фартук.

– С Вашего позволения, я сяду, и Вы, будьте так любезны, присаживайтесь, в ногах ведь правды нет. Не так ли? – он бросился в угол комнаты, раскидал в стороны мешки и вытащил, крепко сбитую, армейскую табуретку. Открыто стоящий у стола единственный стул, он не рискнул предложить.

– Ну, с позволения Вашего, я таки присяду, а…? – он кивнул головой в сторону своей табуретки, с короткими ногами.

– Садись, правды в ногах твоих не найдёшь. Так и быть, послушаю тебя с твоей табуретки! Но учти, с тобой я шутить не стану, огорчение ты мне нанёс, душу уязвил, срамник болтливый, – пригрозила Семёновна и долго устраивалась на тяжёлой табуретке.

– А фартук мой чего в руках держал, будто тарадор с тряпкой красной? Я чё, бык тебе? Это у вас рога растут, а я безрогая, я больше копытом! Гляди, наврёшь, лежать долго будешь и показала большой, круглый кулак.

– Какая ночь, какая ужасная ночь…! – глянув на пухлый, внушительный кулак, громко прошептал Шуйский, осторожно придвинул к стене табуретку, взял со стола пепельницу и сел.

– Ужасаться будешь потом, Аркашка! Говорить начинай, а то я чую, что у меня приступ нетерпения закипает!

– Ну что ж, извольте Аграфена Семёновна! – Аркадий Петрович закинул ногу на ногу, прижался спиной к стене, сунул в рот потухшую сигару и долго прикуривал. Клуб дыма, а за ним выпущенное кольцо плавно поплыли к дверям, прямо на голову Семёновны.

Шуйский закрыл глаза на несколько секунд и сосредоточился на придуманном на спех образе – процесс перевоплощения начался!

«На выход актёр, время не ждёт, если жизнью дорожишь!» – он медленно открывал печальные, наполненные слезами глаза, которые вот-вот скинут слезу, а то и две.

– Эта трагическая история, Аграфена Семёновна, преследует меня всю жизнь, а случилось это очень, очень давно. На берегу Чёрного моря у нас был домик, очень маленький домик. Я ведь, уважаемая Аграфена Семёновна, родился в Одессе, в этой каштановой красавице! Вы не представляете, какой это город, а море…! Чёрное море моё…! Как романтично поёт о нём наш Утёсов! Это море, свидетель невероятных исторических событий, процессов, ужасных и величавых, которые до сих пор воспевают наши поэты, писатели и композиторы. Да что тебе говорить…, тебе же всё до фе…., – и тут Шуйский чуть было открыто не зажал себе рот пятернёй.

– Как же я так! Э-э-э! – он посмотрел на Семёновну, – кажется не дошло, выдохнул взволнованный Шуйский! Семёновна крякнула и заёрзала на табуретке, деревянные, толстые ножки заскрипели – Шуйский успел опередить её.

– Извольте не гневаться, что утомил вступительной частью, иначе история эта не будет иметь под собою подоплеку, и я перехожу к главному и самому ужасному! – пыхнув сигарой, он понял, что вступительная часть исчерпана! Настал переход к главной части трагедии и её действующим лицам.

– Я, худенький мальчик двенадцати лет, рождённый на морском берегу под колыбель плещущихся волн Чёрного моря, до последнего вздоха, отведённого мне Господом нашим, не забуду зрелища, более чем ужасного и неподвластного воображению человеческому! – тут он сделал паузу и глубоко втянул дым от сигары, подавился и очень громко и долго раскашливался. Этого времени хватило, чтобы дальше продумать и продвинуть ужасный сценарий трагического повествования. До чего же это трудно, захлёбываясь в кашле, неимоверно напрягая мозг, выдумывать на ходу! И всего лишь для одного зрителя, который не хочет тебе верить. А его надо заставить поверить, так учил великий Станиславский!

Семёновна молча приподняла левую половину могучей задницы, потом правую.

«Засиделась, но долго, думаю молчать не будет, как бы не испортила всё? Тогда точно – хана мне! Пора, пожалуй, кульминацию трагедии подавать, только бы поверила, только бы поверила!» – заволновался Шуйский. Семёновна уставилась на сидящего Аркадия Петровича, который откашлялся и принял позу расслабившегося, независимого аристократа. Посмотрев на неё, Шуйский быстро сообразил, что ей не нравится, как он сидит и тут же сменил позу. Момент кульминации настал!