Роман Сенчин - Русская зима

Сергеев иронично и сочувствующе покривил губы. В этих словах слышалась отчаянная попытка убедить себя, что им радостно… Может, радость и была, но летом, в сезон. Впрочем, и летом из окон или из кресла во дворе глаза видели этот забор. Такой же серый и крепкий забор, что и сейчас. И Сергеев порадовался, что квартира ему досталась на втором этаже. Хоть простор какой-никакой. Да нормальный – с морем.

Возле ворот стояла черная «ауди» с сине-желтым флажком соседней страны на номере… Хм, не боятся с таким номером здесь раскатывать… Хотя – накануне ее не было, значит, приехали по темноте, загнали во двор… Ладно, не его дело.

Открыл калитку, вышел на улицу. Закрыл. И когда замок щелкнул, понял, что код-то не знает. Или не запомнил. И снова пожалел, что так отнесся к инструкциям хозяина.

Да, вот она, вот она – отвычка общения с обычными людьми. В гостиницах общаться практически не надо, на работе почти всё решается в письменном виде, в семье…

Из семьи Сергеев ушел этой весной, но казалось, многие годы назад… Они с женой в последнее время почти не разговаривали, с сыном – тоже. Сын лет с восьми перестал задавать ему вопросы, спрашивать совета, просить почитать на ночь книжку или что-нибудь рассказать – зажил как-то отдельно. В плане, хм, так называемого внутреннего мира. И Сергеев в этот внутренний мир не совался.

Лишь перед самым уходом, видимо, что-то почувствовав – хотя бурных сцен они с женой при сыне не допускали, – стал липнуть к нему, снова, как в детстве, сыпал вопросами, словно пытаясь набраться опыта, узнать об отце больше, запомнить его. По крайней мере, Сергееву хотелось в это верить…

Почти напротив калитки, по ту сторону улицы, у забора сидел черный, маленький, но очень толстый мопс. Сидел не на земле, а на подушечке. И громко, захлебываясь и хрипя, дышал. Страдальчески смотрел на Сергеева.

– Привет, – сказал Сергеев, и это слово показалось ему неуместным, глупым, лживым каким-то; отвел глаза.

Магазин был крошечный, типично дачный. Ассортимент составляла еда, лишь вдоль ближней к двери стены на полочках за стеклом находились средства первой бытовой необходимости: туалетная бумага, салфетки, зубная паста, презервативы, рулончики пакетов для мусора, игральные карты.

– А посуды нет? – спросил Сергеев.

Продавщица, немолодая, с каштановыми волосами и в очках в толстой, наверное, мужской оправе, посмотрела на него удивленно. И даже не сразу нашлась с ответом:

– Тут у нас… Посуда, все хозтовары в Михайловке. Или в городе. У нас – не бывает.

– А до Михайловки сколько?

– Что?

– Михайловка далеко?

– Да километра три. Автобус ездит каждые полчаса. – Продавщица отвечала, но взгляд стал подозрительным, тревожным. И – не выдержала: – А вы приехали откуда?

– Приехал… Вчера.

– Ясненько. Жить или так?

– Пожить пока что.

– Беженец?

– Нет… Из России.

Продавщица поджала губы:

– Как-то не вовремя пожить решили.

– Почему?

Такая переброска фразами стала Сергееву интересна. Да и полезна – он давно заметил, что люди, живущие в разных районах страны, общаются несколько иначе. Это зависит не от диалекта, не от тональности произнесения звуков – дело, кажется, в способе мыслить. В Москве и Сергеев, и продавщицы, и водила из «Яндекс. Такси» мыслят, в общем-то, одинаково, и им не надо задавать друг другу массу лишних вопросов, переспрашивать, уточнять, а вот коллега Сергеева откуда-нибудь из Екатеринбурга или Красноярска, это уже совсем другое – человек почти с другой планеты.

– Ну как, почему, – отозвалась продавщица с удивлением, но теперь напоминающим удивление взрослого, которому надо объяснить ребенку очевидное. – Холод же, зима почти.

– Это и хорошо.

– Не поняла.

– Есть возможность подумать. На жаре-то не очень думается.

– Как знаете… Брать что будете?

Расплачиваясь, Сергеев протянул ей пятитысячную бумажку. Продавщица аж попятилась:

– А помельче-то нету?

– Есть… Но их не хватит.

– А карта? Не будет у меня с этой сдачи.

– По карте, я слышал, проценты снимаются, – уже вытягивая из бумажника карту Сбербанка, сказал Сергеев.

– Это если в банкомате снимать. А оплата – беспроцентная… С наличкой вообще беда.

Ясно теперь, почему Рефат не обрадовался его пятитысячным – слишком крупные. Не разменять…

Над мопсом стояла высокая стройная женщина в цветастом платье. Вялым, но поставленным голосом уговаривала:

– Яша, пойдем домой. Налетят собаки, опять погрызут.